Солнца Скорпиона
Шрифт:
Позже мне позволили посетить обсерватории и посмотреть на тодалфемов за работой. Многое из того, что они делали с эфемеридами [7] и наблюдениями за небом, показалось мне знакомым, но многое выглядело странным и находилось выше уровня моего понимания, поскольку они применяли нечто, казавшееся мне чуть ли не логикой иного рода. Работе своей они посвящали себя в той же мере, что и монахи — своей. Но при этом они смеялись и вели себя свободно и непринужденно.
Они проявили определенное уважение к моему пониманию движения небесных тел и предсказуемого
7
Эфемериды — астрономические таблицы.
Внутреннее море практически не знало приливов и отливов. Этому, конечно, не приходилось удивляться (в Средиземном море приливы никогда не превосходят двух футов), и эти посвятившие себя своему делу люди всю жизнь проводили за исчислением таблиц приливов так, чтобы иметь возможность предупредить смотрителей у шлюзовых ворот плотины, веля им быть готовыми к той минуте, когда внешний океан забурлит, заволнуется и заревет со всей своей мощью. Как я понял, никакого другого судоходного выхода из внутреннего моря не существовало.
— Почему вы живете здесь, на внутреннем конце Великого Канала? — спросил я.
Ахрам неопределенно улыбнулся и повел рукой в жесте, охватывающем плодородную почву, фруктовые сады, морскую гладь.
— Мы — народ, обращенный лицом к своему морю. Нам любо Око Мира.
Когда Ахрам поминал ту плотину, которую он называл Дамбой Давних Дней, я понимал, сколь много она значила. Если бы внешний океан поднялся в настоящий большой прилив и прорвался сквозь узкое горло Великого Канала, то прошелся бы по внутреннему морю, словно гигантская метла.
И та огромная Дамба Давних Дней была построена в давно минувшие времена ныне рассеянным и забытым народом, людьми известными только по каменным монументам, которые они построили и которые опрокинуло время все, кроме Великого Канала и Дамбы Давних Дней.
Тут я увидел на полях какое-то волнение. Народ бежал. Доносились еле слышные крики. Ахрам посмотрел, и на его суровом морщинистом лице застыло выражение муки и бессильного гнева.
— Снова набег, — прошептал он.
Теперь я разглядел скачущих на каких-то зверях всадников в кольчугах, которые хватали убегающих крестьян. Я увидел, как один мужчина споткнулся и упал, накрытый большой сетью. Девушек втаскивали на седельные луки. А вопящих детей, даже совсем карапузов, ловили и швыряли в седельные мешки.
Найденный мной в кустах тернового плюща большой меч находился внизу, в отведенной мне комнате. Я кинулся туда вдоль парапета. Когда я добрался до массивной ленковой двери, её как раз закрывали. В неё ввалилась толпа перепуганного народа, последние как раз протискивались через прорезанную в главных дверях маленькую потерну. Я поднял меч.
— Выпустите меня, — велел я людям, которые запирали дверь на засовы.
Одеждой мне служил материал в зеленую полоску, взятый мной у убитого чулика. Надеть длинную кольчужную броню или кольчужный наголовник я не мог, плечи у меня пошире, чем у большинства. [8] Меч я держал так, чтобы люди у дверей увидели его.
8
И
— Не выходи, — принялись уговаривать они меня. — Тебя убьют или захватят в плен…
— Откройте дверь.
При этом присутствовал и Ахрам. Он положил мне руку на предплечье.
— Мы не спрашиваем у гостей, ни как их зовут, ни за кого они, друг мой, — сказал он, поднимая голову так, чтобы смотреть мне в лицо, так как рост у меня выше среднего. — Если они твои враги, то можешь беспрепятственно выйти и погибнуть за свои убеждения. Но, как я понимаю, ты чужестранец и не знаешь наших обычаев…
— Я всегда узнаю ловлю рабов, когда увижу.
— Они уже умчались, — вздохнул он. — Они налетают, когда мы их не ждем, не на рассвете и не на закате, и хватают наших людей. Мы, тодалфемы, неприкосновенны по сути своей, по закону и взаимному соглашению — потому как, если нас убьют, то кто будет предупреждать о наступлении большого прилива? Но наши люди, наши верные люди, которые заботятся о нас, не являются неприкосновенными.
— Кто они? — спросил я. — Кто эти людоловы?
Ахрам обвел взглядом толпу испуганных крестьян в простых одеждах, некоторые все ещё держали в руках вилы. Рядом с некоторыми стояли дети, цеплявшиеся за материнские юбки, а кое у кого на лицах виднелась кровь.
— Кто? — спросил Ахрам.
Ответил мужчина, полный человек с шатенистой бородой до пояса и покрытым морщинами крестьянским лицом. Он заговорил на наречии, понять которое мне удавалось с большим трудом. Это был не крегенский, универсальная латынь Крегена, и не язык Сегестеса, на котором говорили мои кланнеры Фельшраунга и Лонгуэльма, а также Дома, свободные люди и рабы Зеникки.
— Последователи Гродно, — перевел для меня Ахрам. Он выглядел уставшим, как цивилизованный человек, который видит вещи, с которыми цивилизации полагалось бы покончить. А потом быстро добавил, увидев, как я открываю рот, готовясь спросить: — Гродно, божество зеленого солнца, прямая противоположность Зару, божеству красного солнца. Они, как видно всем людям, сошлись в смертельной схватке.
Я кивнул, вспомнив, как люди говорили, что небесные цвета всегда противостоят друг другу.
— А из какого города эти люди — эти людоловы, последователи Гродно?
— Гродно царит на всей северной стороне внутреннего моря, а Зар — на южной. Городов у них много, и они широко разбросаны, все они вольные и независимые. Не знаю, из какого именно города наехали эти налетчики.
Я снова поднял меч.
— Я отправлюсь к этим городам поклонников Гродно, так как считаю…
Больше я ничего не успел сказать.
Внезапно я увидел, как планирует высоко в воздухе и снижается, описывая широкие охотничьи круги, большая хищная птица с великолепным алым оперением — орлан с золотыми перьями, окружающими его шею и вытянутыми в общей угрозе черными лапами и когтями. Я знал эту птицу, Гдойная, посланника или шпиона Звездных Владык. Увидев его, я почувствовал, как меня охватывает та знакомая вялость, почувствовал, как колени у меня подгибаются, рука с мечом бессильно падает, и все ощущения идут кругом и разбиваются вдребезги от шока диссоциации.