Солнце для всех
Шрифт:
— А зачем? Мало им макулатуры?
— И тебе не жаль?
— Мне жаль одного, — сказал Здебский. — Если бы я еще немного продержался, возможно, удалось бы узнать, что за мерзавец настучал на меня в службу госбезопасности.
— Это для тебя имеет значение?
— Имеет. У нас собирались одни поэты. Талантливые поэты, некоторые даже очень одаренные, не какой-нибудь там Бабинец. Один из них записал нас на диктофон и побежал в эсбэ. Не думал, что такое возможно.
— Теперь ты об этом знаешь.
— Но не знаю кто.
— Это так важно?
— Важно. Если один раз настучал, то и впредь будет доносить. Теперь даже
— Я в партии, и на меня никто не стучит?
— Ерунда. Ты сам знаешь кто.
— Думаешь, Бабинец?
— Я ничего не думаю, дорогой Юрек. Я знаю. Но это знание вовсе не делает меня счастливым. Пока.
Здебский с трудом встал из-за стола и поплелся к выходу. Так из жизни Помяновича ушел его единственный друг.
Три месяца спустя из его жизни исчез и «Трансатлантик». Это случилось до банального просто. Когда однажды утром он вошел в редакцию, то застал там Юрчака, сидевшего в кресле и просматривавшего последний номер газеты.
— Ну что, Юрек… — задорно начал тот. — Пакуем вещички.
— Кто пакует? — побледнел Помянович.
— Ты. Тебя повысили. Надеюсь, не забудешь, кому обязан, а? С тебя бутылка.
— Повысили? Что это значит?
— Ты теперь работаешь в «Итд». Ответственным секретарем редакции.
Помянович сделал глубокий вдох. Карьера, о которой он мечтал, была открыта. Он вытащил из письменного стола ящик и одним движением высыпал его содержимое в сумку. Потом они вместе в Юрчаком пошли выпить обещанной водки.
С тех пор Помянович без конца шел в гору. Из еженедельника он перешел в областной ежедневник, оттуда в центральную газету, а затем в еще более влиятельную. Он старался, бегал, улаживал и во всем, что бы ни делал, стремился придерживаться линии Польской объединенной рабочей партии. Ни разу даже не зашел в редакцию «Трансатлантика». А зачем ему, собственно, было туда заходить? Бабинец, занявший его место, быстро избавился от людей, связанных с Помяновичем, и поставил своих. Газету теперь заполняли партийные статьи, написанные в боевом духе, и стихи рабочих-поэтов. А поскольку пролетарских поэтов в тогдашней Польше было очень много, «Трансатланик» с каждым номером становился все более толстым и цветным. Проблема была лишь в том, что никто не хотел покупать газету. Бабинец помучился-помучился и спустя какое-то время решил раздавать ее бесплатно. Толстые пачки «Трансатлантика» лежали в университетской библиотеке, в большом актовом зале Политехнического института, на факультетах и в студенческих клубах. Но несмотря на это, «Трансатланик» никого не интересовал. Каждый месяц со столиков забирали пачки макулатуры, а на их место клали новые. Во время партийных собраний Бабинец докладывал, как быстро растет тираж газеты и каких знаменитостей ему удалось залучить в коллектив. А вечером он приходил домой и в одиночестве пил водку, поскольку даже штатные сотрудники службы госбезопасности отказывались употреблять алкоголь в компании Бабинца. В конце концов случилось то, чего пленник союза поэтов-студентов и поэтов-рабочих боялся больше всего: неведомо почему он не понравился одному высокопоставленному товарищу. Так с лица земли исчез «Трансатлантик», а вместе с ним и Бабинец. Годы спустя он неоднократно пытался выплыть на волнах всевозможных событий, но всегда кому-нибудь приходился не по душе. Бывают такие люди на свете.
Лет
— Юлек! — радостно воскликнул Помянович. — Это ты?
— Я, — отозвался Здебский, продолжая смотреть на воду.
— Юлек! Сколько лет! Пойдем выпьем водки.
— Я не пью водку.
— Тогда кофе.
— Кофе, пожалуй, выпью.
Они пошли в «Сондечанку», заняли столик в уголке. Помянович смотрел на друга с огромным интересом.
— Куда ты пропал? — наконец сказал он. — Чем занимался?
— А ты?
— Все как всегда. Из редакции в редакцию. Ничего интересного.
— Ага. Это для тебя ничего интересного.
— Не то что в наши старые, добрые времена. Ну, рассказывай. Что делал?
— Я был в армии.
— Год? После учебы?
— Два года. Перед этим меня отчислили из универа.
— За что?
— Официально за «хвосты». Ну, а как было на самом деле, ты знаешь.
— Шутишь?
— Мне не до шуток. Видишь ли, Юрек, мне бы ни за что не поставили зачет. Это было невозможно. Ясно?
— И как было в армии?
— Я сразу заметил, что они настроены враждебно. Но потом как-то устаканилось. Парни поняли, что их используют, и приняли меня. Послушай, что я тебе скажу. Если тебе когда-нибудь придется идти на войну, держись подальше от интеллигентов — пропадешь. Иди с простыми ребятами из деревень и провинциальных городков. Они не предадут. Так два года и прошли.
— А потом?
— Тоска. Нормальной работы я не мог получить, ибо, во-первых, у меня не было высшего образования, а во-вторых, они, эти упрямые мерзавцы, не отставали. К счастью, я встретил одного приятеля-поэта, сотрудника дома культуры в Отвоцке. Я стал преподавать «изо».
— Ты? Да ведь ты и линии не нарисуешь.
— Так я и не рисовал. Смотрел, как другие рисуют и пишут, а потом оценивал и давал советы. Нет на свете ничего проще, чем оценивать чужие работы и давать советы. К сожалению, в дом культуры пришел новый директор и потребовал от меня предъявить документ об образовании. Ни бумаги, ни квалификации у меня не было, пришлось уволиться.
— И что же ты делал?
— Перебивался по-всякому. Был культработником в санатории, заведовал пунктом проката байдарок. Разносил молоко. Работал в вокзальной кассе. Женился.
— Где живете?
— Снимаем на Сталевой. Дешево. Район такой, что без «калаша» на улицу не выйдешь. Но меня не трогают. Знают: поэт — Божий человек.
— Пишешь?
— Редко. Я поэт по воскресеньям, как говорится. Порой что-то даже публикуют. Приятно, но не больше. А ты как? Женился?
— Пять лет назад. Аня работает на телевидении.
— Надо же, на телевидении. Ну, если не стыдишься, приходи к нам с женой в субботу. Выпьем, вспомним старые добрые времена… Зайдешь?
— А почему бы и нет?
— Приходи в шесть. Я встречу вас на остановке, чтобы вас не убили по дороге.
— Мы будем на машине.
— О, на машине! Какая марка?
— «Ауди».
— Вы только посмотрите — «ауди»! Какого цвета?
— Красного.