Солнце полуночи
Шрифт:
— Он сказал, что мы не опасны? — с долей цинизма повторил я.
— Не совсем, — объяснила она, — Он сказал, что вы не считаетесь опасными. Но на всякий случай, Квильеты не хотят видеть вас на своей земле.
Я смотрел на дорогу, мысленно рыча от безнадежности, мое горло жгло привычной болью.
— Так он был прав? — спросила она так буднично, будто интересовалась прогнозом погоды, — Вы не охотитесь на людей?
— У Квильетов хорошая память.
Она кивнула сама себе,
— Только не стоит обольщаться, — быстро сказал я, — они правы, что стараются держаться от нас подальше. Мы по-прежнему опасны.
— Я не понимаю.
Действительно не понимает. Как бы ей объяснить это?
— Мы стараемся, — сказал я, — Обычно, у нас получается. Но иногда и мы ошибаемся. Как, например, я сейчас, позволяя себе находиться с тобой наедине.
Ее запах наполнял машину. Я почти привык к нему, практически игнорировал его, но невозможно было отрицать, что мое тело все еще тянется к ней с совершенно недопустимыми намерениями. Мой рот был полон яда.
— Это ошибка? — надломленным голосом спросила она. Эта интонация в ее голосе обезоружила меня. Она хотела быть со мной — не смотря ни на что, она хотела быть со мной.
Надежда вспыхнула опять, я тут же погасил ее.
— Да, и очень опасная, — честно ответил я, желая, чтобы каким-нибудь образом эта правда перестала иметь значение.
Она замолчала. Я слышал, что ее дыхание изменилось, оно участилось, но не от страха.
— Расскажи еще что-нибудь, — внезапно попросила она, в ее голосе слышалась мука.
Я внимательно посмотрел на нее.
Ей было больно. Как я допустил это?
— Что ты хочешь знать? — спросил я, думая, как уберечь ее от боли. Ей не должно быть больно. Я не мог позволить, чтобы ей было больно.
— Почему вы охотитесь на животных, а не на людей? — спросила она все с той же мучительной тоской в голосе.
Разве ответ не очевиден? Или, возможно, это тоже не имеет для нее значения.
— Не хочу быть монстром, — пробормотал я.
— Но животных недостаточно?
Я искал подходящее сравнение для объяснений, — Я, конечно, не могу говорить с абсолютной уверенностью, но, наверно, это похоже на замену мяса на тофу и соевое молоко. Мы в шутку называем себя вегетарианцами. Это не полостью удовлетворяет голод, или в нашем случае — жажду, но этого достаточно, чтобы мы могли устоять перед соблазном. В большинстве случаев, — мой голос стал тише. Я стыдился, того, что подвергал ее такой опасности, что продолжаю подвергать, — Иногда сдерживаться особенно сложно.
— И сейчас сложно?
Я вздохнул. Конечно, она задала именно тот вопрос, на который я не хотел отвечать.
— Да, — признал я.
На этот раз я знал,
— Но ты не голоден сейчас, — сказала она, абсолютно уверенная в своей правоте.
— Откуда такая уверенность?
— Твои глаза, — безапелляционно заявила она, — Я тебе говорила, что у меня есть теория. Я заметила, что люди, особенно мужчины, становятся раздражительнее от голода.
Я усмехнулся на ее описание: «раздражительный». Это было явным преуменьшением, но она была абсолютно права, как обычно.
— А ты наблюдательна, — засмеялся я снова.
Она немного улыбнулась, но тут же снова нахмурилась, задумавшись о чем-то.
— Ты ведь охотился в эти выходные? С Эмметтом? — спросила она, когда мой смех затих. То, как спокойно она это говорила, пленило и обескураживало одновременно. Неужели она действительно могла воспринимать все настолько спокойно? Я был гораздо ближе к шоку, чем она.
— Да, — ответил я, и потом, когда я собрался было на этом слове поставить точку, я вновь почувствовал то же, что чувствовал в ресторане — необходимость того, чтобы она узнала меня, — Я не хотел уезжать, — продолжил я медленно, — но это было необходимо. Мне легче быть рядом с тобой, когда я не испытываю жажды.
— Почему ты не хотел уезжать?
Я глубоко вздохнул и потом повернулся, чтобы взглянуть ей в глаза. Эта разновидность откровенности давалась мне не легко, но уже совсем по другой причине.
— Мне очень неспокойно, — я подумал, что это слово подойдет, хотя оно не соответствовало силе моих переживаний, — когда ты далеко от меня. Я не шутил, когда в прошлый четверг просил тебя не упасть в океан и не попасть под машину. Все выходные я места себе не находил, беспокоясь о тебе. После того, что случилось сегодня, я удивлен, что ты пережила те выходные без повреждений, — тут я вспомнил виденные мною царапины, — ну, почти без повреждений, — уточнил я.
— Что? — удивилась она.
— Твои руки, — напомнил я.
— Я упала, — вздохнула она, поморщившись.
Я так и думал.
— Вот об этом я и говорю, — я не удержался от улыбки, — Я так думаю, что, если говорить о тебе, все могло быть гораздо хуже — и эта вероятность мучила меня все время, пока я был далеко. Это были очень долгие три дня. Я порядком потрепал нервы Эмметту.
Честно говоря, употребление прошедшего времени было не уместно, потому что я продолжал раздражать Эмметта и всю остальную свою семью. За исключением Элис…
— Три дня? — ее голос внезапно стал резким, — Разве ты вернулся не сегодня?