Солнце Сантьерры

Даниярова Рута

— Миссис Эклз, скорее, мы летим к доктору.

Я уцепилась за конец лестницы, и меня тут же втянуло внутрь.

Я увидела, что на носилках лежит Тереза Хоган. Ее правая рука была неестественно вывернута, рукав задрался, и я снова увидела ужасные шрамы. Некоторые из них были совсем свежими.

Из уголка рта Терезы струйкой стекала кровь. Она посмотрела на мужа и прошептала:

— Коннор, я ненавижу тебя. Тебя и эту проклятую Сантьерру. Будь ты проклят, это все из-за тебя, — она дернула головой и затихла. Струйка крови стекала у нее изо рта, пачкая зеленое платье.

Роб

был без сознания, он тихо стонал.

— Эван, предупреди доктора, мы сейчас прилетим!— сказал Хоган.

Я только сейчас увидела, что капсулой управляет Эван.

— Мне так жаль, Кэтрин, — сказал он.

Его лицо было бледным.

Мы прилетели к больнице, где нас уже ждал Дуглас Стюарт.

Коннор с Эваном схватили носилки с Робом и понесли внутрь. Я побежала следом за ними. Затем принесли носилки с Терезой Доктор мельком глянул на нее, пощупал пульс и покачал головой.

— Мне очень жаль, мистер Хоган, — я услышала слова доктора.

— Ваша жена получила травмы, несовместимые с жизнью. Множественные переломы, наверняка разрывы внутренних органов.

Коннор кивнул.

Доктор подключил к Робу какие-то трубочки, затем ввел лекарство в вену.

— Сейчас просканируем, — сказал он.

— Переломы ног, наверняка сотрясение, склонившись над сыном, сказал доктор. — Мальчику повезло. Сейчас наложу фиксаторы на ноги, я попрошу вас пока выйти.

Через час Роб уснул, а я сидела у его постели. Роб был бледным, он тяжело дышал во сне.

Хоган сидел рядом, ничего не говоря.

— Мне так жаль, миссис Эклз, — сказал Хоган.

* * *

— Теперь вам жаль, конечно! Разве вы не знали, что с ней не все в порядке! Вы ведь жили с ней под одной крышей! — гневно закричала я.

Меня охватила злость от слов Коннора. По вине Терезы мой сын сейчас лежал без сознания с переломами.

В это время дверь открылась, и в палату тихо вошли близнецы.

— Мама, как Роб? — шепотом спросила Энни. Она плакала.

— Доктор сказал, что ему надо сейчас поспать.

— Нас Эван привез. У Роба что, нога сломана? — спросил Энтони, глядя на фиксатор из легкого, но очень прочного материала.

Я кивнула, сдерживая слезы.

— Мистер Хоган, Кана и Мей забрал пока к себе мистер Брайтон, — на пороге появились Рита и Марк.

Коннор вышел из палаты.

— Всегда мне казалось, что эта миссис Хоган чокнутая, — хмуро сказала Рита. — Кэтрин, ты не волнуйся, я присмотрю за ребятами, сколько надо. Поешь пока.

Она выложила сэндвичи, которые я готовила утром, собираясь в поездку. Есть совсем не хотелось.

В это время в палату вошел Петер Йенсен.

— Сочувствую, миссис Эклз, — произнес он, оглядывая всех нас холодными голубыми глазами. — Распоряжусь, чтобы к вашему сыну пригласили лучших врачей.

— Спасибо, мистер Йенсен.

Через час в палату вошел Дуглас Стюарт с высоким темнокожим мужчиной.

— Я доктор Август из Примы, — сказал он. — Попрошу всех выйти, миссис Эклз, мы с коллегой осмотрим мальчика.

В холле я увидела Хогана. Он сидел, сцепив руки и опустив голову. На левой загорелой щеке выделялся тонкий белый шрам.

Мне кажется, прошла целая

вечность, когда доктор Август пригласил меня зайти в палату. Я так и не спросила, это его имя или фамилия.

— Если все пойдет хорошо, через три-четыре месяца ваш сын сможет самостоятельно ходить, но пока надо набраться терпения, должны зажить ушибы, — сказал он. — Мальчику очень повезло, тело женщины смягчило удар. Сейчас он на сильных обезболивающих и будет спать. Всего хорошего, — и он вышел из палаты.

— Я буду в соседнем кабинете, миссис Эклз, — сказал Дуглас Стюарт.

Я попросила Риту увести детей домой, потому что скоро должно было стемнеть.

— Может, мне остаться? — спросил Марк, касаясь моей руки.

— Не надо, приходите завтра.

Мы попрощались, и я вошла в палату.

Лицо Роба было бледным, он иногда постанывал во сне.

Самое тяжелое для меня было сейчас сидеть рядом и ощущать свою беспомощность. По моему лицу катились слезы отчаяния. Я ничего не могла сделать, только ждать.

— Если вы не против, можно, я посижу рядом с вами? — тихо сказал Коннор Хоган, приоткрыв дверь палаты.

Я кивнула.

Он вошел и сел на стул с другой стороны кровати, на которой лежал Роб.

— Я знала, я всегда чувствовала, что ее тянет к Робу, — прошептала я.

Он тяжело посмотрел на меня.

— Кэтрин, я хочу рассказать вам то, о чем никому не говорил. Может, тогда вы лучше поймете…

Коннор опустил голову и глухо заговорил:

— Я работал на Земле в полиции, у нас с Терезой была дочь София восьми лет, Том совсем недавно родился. Однажды я пошел гулять с Софией в парк аттракционов. Там был аттракцион — большой лабиринт. Знаете, на каждом шагу — повороты направо или налево, стрелки, по которым можно отыскать главный приз. Много детей и взрослых. Мне позвонила по браслету связи Тереза, жаловалась, что у Тома температура, и просила скорее вернуться домой. Я отвлекся на пару минут, а потом увидел, что дочери нет рядом. Я стал кричать, звать ее, бегать по лабиринту, попросил посмотреть визоры в парке. Но оказалось, что визоры слежения в том районе в тот момент были ненадолго выключены, проводились технические работы. Именно в это время и пропала София. Я искал ее везде, просмотрел кучу записей с других визоров, разговаривал с сотнями людей, которые могли находиться там примерно в то время. Но чуда не случилось, моя дочь бесследно исчезла. Я старался привлечь других полицейских, сначала мне охотно помогали, но всегда было много другой работы, и помощь коллег становилась все меньше.

Я оставался после работы, просматривал записи с других визоров, искал любую информацию, пока наконец мой начальник сказал, чтобы я взялся за основную работу. Тереза страдала, что меня не бывает дома, когда ей нужна поддержка. Я и сам обвинял себя, ведь София пропала, когда я должен был находиться с ней рядом. Время шло, и становилось все хуже.

Я начал употреблять алкоголь, эксы, стимуляторы, чтобы забыться и уйти из реальности. Меня уволили с работы, мизерное пособие не позволяло содержать семью. Бесконечные ссоры с женой, безденежье, отчаянье. Я жил тогда как в сером сне, мне совсем не хотелось жить.