Солнце сияло
Шрифт:
Я был в чужом халате, в чужой квартире и кофе пил тоже не с той, с которой провел ночь в сплетенье рук, сплетенье ног, а с ее сестрой, смотревшей на меня сейчас с острой и жаркой настороженной подозрительностью.
— Мне кажется, мы с тобой где-то пересекались, — сказала она, глядя поверх поднесенной к лицу чашки, которую одной рукой держала за ручку, а другой, большим пальцем, подпирала за ободок дна, оттопыривая при этом мизинец и слегка пошевеливая им. — Откуда-то мне знакомо твое лицо.
— Почему нет, — с невозмутимым видом согласился я. — Смотрим, наверное,
— Да? Вот так? — произнесла она. — Странно. Мне этот ящик — как семейные предания. Раз в месяц смотрю, по заказу.
— Тем не менее, — с прежней невозмутимостью проговорил я.
Та, с которой мы сплетались, спала, отдавшись объятиям Морфея с полнотой, с какою не отдавалась мне, меня же сей господин категорически отверг, рассвет за окном грозился перейти в день, я ворочался, ворочался и наконец встал, облекся в атлас, выданный мне в пользование еще посреди ночи, и в надежде повысить в организме уровень инсулина, чтобы он сыграл роль снотворного, устремил себя на кухню в поисках съестного.
Вот тут-то, когда я занимался исследованием кухни, в замке входной двери и объявил о себе ключ. Скрываться в комнате, из которой я только что вышел, было бессмысленно — я бы не успел.
А, сказал я себе, кто бы там ни был. Пусть и предки с дачи. Я сюда не в окно влез, и халат из гардероба тоже не сам вытаскивал.
Это оказалась Ирина сестра. Та самая, что открыла тогда нам со Стасом дверь.
— О! У нас гости! — ошеломленно произнесла Ирина сестра, пройдя на свет к кухне и замирая на пороге.
Я развел руками:
— Пардон, что не во фраке. Вы так неожиданно. Александр.
— Я неожиданно?! — не представляясь мне в ответ, воскликнула она. — Я к себе домой! По-моему, это кто-то другой неожиданно!
— Да, вот не спится, — сказал я. — Ищу, чего бы пожевать.
— Ну, и ищи дальше, — ответствовала Ирина сестра. — Я себе буду кофе варить. Кофе могу предложить.
Понятное дело, кофе входил в противоречие с моими планами касательно инсулина, но отказываться от предложения, будучи в некотором роде все-таки действительно гостем, было бы, подумалось мне, не слишком красиво. Я перекроил планы, и кофеварочная зверюга выхрипела порцию горькой бодрости и на меня.
— Так это ты тот самый, который к ней в буфете подкатил? — продолжила между тем разговор Ирина сестра.
— Наверное, — сказал я. — В буфете было дело.
— Ну, ты ее потом прессовал! Очень ее хотелось, да?
— Не без того.
— Добился своего, да? Получил что хотел?
Я усмехнулся и, поднеся чашку с кофе к губам, занял кофеем рот. Надо сказать, она меня смущала. Не столько своей осведомленностью о наших отношениях с ее сестрой в продолжение этих двух недель, сколько тем, с какой прямотой о них говорила.
— Люблю, когда мужчины хотят, — не дождавшись от меня ответа, произнесла она. — Когда мужчина хочет… о, потом получается самый смак, пальчики оближешь. А почему мужчины бывают иногда, как вяленые, скажи?
Я почувствовал, что начинаю злиться. Конечно, она угощала мою особу кофе, да еще таким оглушительным. Но это не могло
— Что, — сказал я, — облом? Там, где была. Не получила, чего хотела?
Она вся внутренне замерла. Я это въявь ощутил по ее переставшему играть оттопыренному мизинцу. Глаза у нее сузились. И в это мгновение она мне напомнила Иру. Когда я впервые увидел Иру в буфете Стакана: стояла, невидяще глядя перед собой, негодуя на неизбежность бессмысленной траты времени в очереди, одна рука была покойно опущена вдоль бедра, другой она держала ее за локоть, и эта трогательная кротость позы ослепляюще диссонировала с выражением лица. Они были сестры, несомненно.
Потом мизинец снова пришел в движение.
— Ты только не думай, что ты для нее что-то значишь, — выдала мне Ирина сестра. — У нее таких — вагон и маленькая тележка. Это не имеет никакого значения, что она дала тебе. Сколько дала — столько и получила. Хорошо дала?
Если бы она не была Ириной сестрой, если бы я не сидел в их доме, я бы без всяких усилий послал ее так далеко, как она того заслуживала. Но в том положении, в котором находился, я не чувствовал себя вправе посылать ее куда бы то ни было.
— А ты мне тоже дай, я сравню, — только и сказал я.
— А хочешь, да? — спросила она.
— Жажду.
— А силенок хватит?
— Смотри, чтобы тебя хватило.
Мизинец ее встрепетал, и рука, которой Ирина сестра поддерживала чашку за ободок донца, отделилась от него. Она поднялась со своего места и, не отрывая от меня взгляда, двинулась вокруг стола ко мне. Глаза ее были сужены, но теперь в них стояло совсем иное выражение, чем минуту назад, никакого негодования — это уж точно.
И все же во мне не было полного понимания ее намерений, пока ее свободная от чашки рука не скользнула стремительно ко мне под халат, — и я ощутил своего беззащитного соловья, прощелкавшего и просвиставшего всю ночь, в плотном и тесном обхвате ее пальцев.
— А что же она, не все у тебя взяла? — оседая голосом, проговорила Ирина сестра. — Оставила, да? Что же она так?
О, как я противу того, что сказал, хотел, чтобы во мне ничего не осталось. Чтобы я не смог ответить на ее вопрошение. Но вместо этого мой соловей стремительно набирал высоту, возгонял себя выше и выше к солнцу, в слепящее раскаленное сияние.
Кто бы на моем месте сумел отказать женщине, которая горит вожделением, пусть оно и разожженно не тобой?
Я обнаружил, что моя рука уже мнет ее ягодицу.
— Пойдем, — позвала она, вслепую ставя чашку с кофе на стол.
И повлекла меня с кухни, ведя за собой, словно на поводу.
В этой квартире было достаточно комнат, чтобы материализовать действием глагол «спать» в любых смыслах, не мешая друг другу.
Кофточка, блузка, «молния», пуговицы, юбка, крючки, скользкая паутина колготок — все было содрано, расстегнуто, брошено на пол, сейчас сравнишь, сейчас сравнишь, жег мне ухо влажный горячий шепот, и вот я, весь еще в Ирином мыле, окунулся в пену новой купальни.