Солнце сияло
Шрифт:
— Отличная какая картинка! — восхитился я, указывая на экран, изображение бурлящей толпы на котором было так сочно по краскам, ярко-празднично, как в реальной жизни эта толпа не выглядела.
— Ну так «Сонька» же, — отозвался Юра с такой интонацией, словно имел к этой японской корпорации, что произвела мой телевизор, самое прямое и непосредственное отношение.
— Низкопоклонствуем перед Западом, граф, — сказал я.
— Какой это Запад. Напротив, Восток. А насчет низкопоклонства… — Юра, похоже, придал моим словам некий особый
— А ты откуда знаешь какая? — спросил я.
— Собственным опытом. Я там жил. Полтора года. И не где-нибудь, а в Сан-Франциско. А то бы я говорил, если б не знал!
— Ну так жил-жил, а вернулся же обратно?
— Век бы не возвращался! — Юра взялся за косичку обеими руками и, потянув ее вниз, высоко вверх взодрал себе подбородок. — Зацепиться не получилось. Туда-сюда, тырк-пырк, какой-нибудь десятой пристяжной в чужую упряжку — вот только так. Пришлось салазки назад заворачивать. А так-то мне по кайфу, как там. Отношения между людьми там совсем другие. Кто к этим отношениям не способен — вали, конечно, без слов и не вякай. А у меня с этим никаких проблем. Зацепиться не получилось!
— Что ты имеешь в виду под другими отношениями? — перебил я Юру.
— А то, как они понимают свое место в жизни. Шуруй свое дело, твое дело — твоя крепость, а все остальное — на этот шампур. Такой вот шашлык.
— Что, это нормально, — отозвался я через некоторую паузу, которая понадобилась мне, чтобы осознать цветистую Юрину метафору. — Очень даже верно и хорошо.
Я и сейчас так считаю. Иметь свое дело, тащить сквозь жизнь его линию, и это — ствол, а прочее — ветви. Я только не знал еще тогда, что одни и те же слова могут выражать совершенно различное.
— Смотри, смотри, смотри! — вдруг закричал Юра, тыча в экран.
Я метнул глаза в сторону телевизора — и увидел: к капоту стоящего поперек улицы грузовика медленно, пятясь широким слоновьим задом, шел автобус. А у капота, спиной к автобусу, стоял демонстрант. Человек в серо-голубой милицейской шинели бросился к демонстранту, толкнул его, демонстрант отлетел в безопасность, и в то же мгновение автобус вмял милиционера в бампер грузовика. Вмял — и замер.
— Мать твою! — вырвалось у нас обоих одновременно.
Режиссер в Стакане переключил камеру, и на экране снова потек селевой поток демонстрации.
— Ну, видал Россию нашу?! — воскликнул Юра. — Вышли на демонстрацию нет спокойно пройти, кого-нибудь насмерть уделать нужно!
Я вспомнил отца с матерью, сидящих в Клинцах на одной картошке, самолично выращенной на огороде. Сестру с мужем, собирающих для моего двухлетнего племянника одежду по всем знакомым.
— Но жизнь в самом деле тяжелая, — сказал я. — В самом деле люди в отчаянии. На еду людям денег не хватает.
Юра замахал руками:
— Ну вот, еще от тебя слышать такое! Проголодаешься — найдешь способ, как у жизни свой кусок вырвать. Способов
— Вырываем. — Я был вынужден согласиться с ним.
— И другие, только захоти, вырвали бы. Привыкли, что им все с руки подают. А ты побейся! Не рассчитывай на доброго дядю. Кончился дядюшка!
Все было так, как он говорил. И что-то не так. Но я не понимал что.
Великое изобретение цивилизации, сблизившее страны и континенты, подав свой пронзительный звенящий голос, разрешило все затруднения моей мысли.
Я снял трубку и услышал голос Конёва:
— Вот интересно! Сидим дома, когда такие события! Телевизор смотришь?
— Смотрю.
— Видел, что с ментом сделали? Это на вещание камеру отключили, а мы-то в Стакане все видели. Всмятку мента. Толпа жаждет крови.
Впервые тогда, в тот миг, мне подумалось, какая это подлая вещь, телевидение. Куда древнеримским циркам с их гладиаторскими боями. Вот так взять и показать всему миру реальную человеческую смерть — как какой-нибудь кадр из фильма, как постановочный трюк, блистательно отработанный послушными режиссерской воле актерами!
— И что ты звонишь? — спросил я Конёва. — Что я должен, если не сидеть дома?
— Пахать! — закричал Конёв. — Микрофон в зубы, камеру наперевес — и вперед! Срочно в Стакан! Нужно в связи со всеми этими событиями интервью брать. На мне комментарий, на тебе интервью.
— Что? На службу, родине кровь отдавать? — посмеиваясь, спросил Юра, когда я положил трубку. И, получив от меня утвердительный ответ, высоко вскинул брови: — Ну, и нужна тебе такая служба? Чтобы вот так дергали — как пескаря из пруда крючком?
На этот его риторический вопрос я уже не ответил — так, отделался неопределенным пожатием плеч и выпячиванием губ. Да, вот, что поделаешь, означало это мое телодвижение, подкрепленное для вескости мимическим упражнением.
На самом же деле я был в таком кайфе — сравнимо с тем, какой я испытывал вчера за столом с Юрой и Николаем. А то, пожалуй, и посильнее. Я только сейчас осознал до конца, как завидовал Николаю, что он там сегодня с камерой, в нем нуждаются, он в деле, в плуге, — он запряжен. Я тоже хотел быть запряженным. О, как хотел! Зная о себе это — и только не осознавая.
И вот желание мое оказалось исполнено.
Глава девятая
Не знаю, что за причина, надо признаться, не видя в том никакого смысла, и вот, тем не менее, я довольно часто думаю о сущности времени. Как оно было бездонно в детстве. Можно сказать, что в детстве его не было вообще.
В армии время текло, как большая, ленивая, медленно влекущая себя к бесконечно далекому и столь же бесконечно желанному морю дембеля просторная равнинная река. Но при этом ее течение было до того заметно — ты мог наблюдать, как перемещает себя от одного дня к другому каждая молекула речной воды.