Солнце в силках
Шрифт:
Дрогнула верхняя губа, обнажая оскал. Волчий. Тайах-ойуун вздрогнул, торопливо вернулся назад, в тело. Закрыл лицо руками. Мгновенно навалилась слабость, в висках застучали молоточки.
Не его это мысли. Черные, подкинутые червем. Близко подобралась тьма, еще немного – и проест защиту.
Тайах-ойуун выдохнул неспешно.
Тураах для Умуна – что запертый лабаз для медведя. Не проникнуть внутрь, не разорить. Но очень уж хочется. Чует Неведомый в удаганке опасность для себя. Знать бы, почему. Уж не в дружбе ли дело? Это прочные узы, а если дружба между мальчиком и девочкой
Вот только дружбу уже подтачивает холод соперничества и зависти. И Тайах-ойуун не возьмется судить, что опаснее.
Продержаться бы до весны. А лучше до лета. Дети окрепнут, научатся справляться со своей силой, тогда Тураах можно будет отправить в один из соседних улусов. С глаз долой. Ведь небывалое ж дело – два шаманёнка на одну деревню. Это само по себе грозит бедой, а тут еще и Неведомый. Дай Тайах слабину – Умун не упустит случая.
Укрепив внутренний барьер, ойуун двинулся в сторону озера. Тело требовало отдыха, но Табата уже ждал в урасе. В душе Тайаха ворочался червь, постепенно засыпая. До поры.
Крупные снежинки парили в синеватом воздухе, словно рой белых мушек. Ложились на землю, на оголенные ветви деревьев, на крыши юрт и хотонов. Над улусом вились дымы из жарко натопленных очагов. Закутанная в меховой кафтан неуклюжая фигура копошилась в одном из дворов, набирая дрова.
Тураах окинула взглядом преображенное снегом поселение и сбежала с холма. Время трескучих морозов и длинной ночи еще не настало, но белый Бык Зимы уже восстал из вод далеко на севере, из огромных ноздрей его ударил струей ледяной воздух. Живо представив прозрачные рога и блеклые глаза, Тураах поежилась. Скорее в тепло, зарыться в доху, хлебнуть подогретого кобыльего молока, сдобренного маслом.
На полпути к юрте Тураах остановили звонкие голоса, доносящиеся с поляны для игр. Забыв о долгожданном тепле, Тураах свернула в сторону радостных криков.
Снежки! На широкой поляне разразилась настоящая битва. Обсыпанные снегом с ног до головы ребята лепили в озябших руках плотные клубки и обстреливали друг друга. То тут, то там стрельба перерастала в потасовку: зазевавшегося мальчишку завалили на землю, щедро сыпанули снега за воротник. Тот вскрикнул от пробравшегося под одежду холода и сдернул в снежную груду одного из противников.
Тураах зачерпнула в ладони горсть снега, слепила снежок и с улюлюканьем бросилась в бой. Ловко зарядила снежком кому-то в спину, проскочила в толпу, увернулась от ответного удара и изготовилась стрелять снова. На несколько мгновений показалось: ее приняли в игру. Бросившейся за Тураах мальчишка схватил ее за рукав, заглянул в лицо и запнулся. Опустил занесенную для броска руку. Девчушка с растрепанными косами и съехавшей набекрень шапкой налетела на него, неловко замершего посреди сражения:
– Ты чего? – недоуменно спросила она и тоже застыла, узнав Тураах. Оборвалась веселая игра, стихли радостные крики. Только в стороне двое малышей еще боролись в снегу, не замечая ничего.
– Привет, Тураах! – прозвенел в наступившей тишине звонкий голосок. Рыжеволосая, вся состоящая из улыбки малышка потянулась было к Тураах, но тут
– С ней нельзя играть, Алтаана, – серьезно произнесла Туярыма.
– Почему? – насупилась та, сверкая янтарными глазками.
Тураах помрачнела. Увлеченная прогулками с Серобокой, она позабыла об одиночестве. Напрасно. Казалось, даже сторожевая елочка качает ветвями неприветливо, хочет прогнать.
Тураах поймала непонимающий взгляд Алтааны, зло оскалилась:
– Боятся, что я их съем!
Круто развернувшись, Тураах зашагала к дому. Не бежать, держать спину прямо. И не плакать, только не плакать!
Похлебка мерно булькала в котле. Нарыяна помешивала ее, украдкой поглядывая на притихшую дочь. Устроившаяся на ороне Тураах вышивала, сосредоточенно прикусив губу. Из-под ее пальцев постепенно проступал растительный орнамент в причудливых сине-зеленых тонах.
Как же хорошо! Ни ссор, ни пререканий, и Тураах не торопится улизнуть из дома неведомо куда.
Неужто взрослеет? Может, выйдет из нее хорошая хозяйка? Слухи – ходовой товар острых на язык баб – разносятся быстро, и парни из окрестных улусов вряд ли захотят брать в жены порченную шаманьей болезнью девушку. И все же на Ысыах съезжается молодежь из самых отдаленных поселений. Тураах еще не расцвела, но за осень заметно повзрослела, даже грудь едва-едва, но наметилась. Черные, как вороново крыло, косы, соболиные брови вразлет и сверкающие глаза – щедрый дар Нэлбэй Айысыт 20 . Глядишь, найдется через зиму-две достойный жених для дочери.
20
Нэлбэй Айысыт – «широко рассевшаяся», покровительница рождения детей, божество плодородия.
Хорошо! Вот только… Не в характере Тураах такое спокойствие. Она вся – порыв, вся – движение. Не затишье ли это перед бурей? Не случилось ли чего?
Случилось, конечно. Шепотки соседок за спиной Нарыяна слышала. От нее не укрылось, что Тураах не бежит стремглав на звонкие голоса друзей, вместо этого торопливо сворачивает от дома к лесу. Ворона эта еще… Так и кружит над дочкой, вьется за ней, словно ниточка за иглой.
Растревоженная собственными мыслями, Нарыяна снова взглянула на дочь и ахнула. Деревянный черпак выскользнул из пальцев, стукнул глухо о дно котла, медленно скрылся в кипящем вареве.
Тураах преобразилась. Черные глаза, устремленные в не здесь, сверкали. Побелевшие губы шептали беззвучно. Выбившиеся из кос пряди струились, словно на ветру. Пальцы напряглись, ломая костяную иглу.
О татай! За что, пресветлый Юрюнг айы тойон!
За что эта проклятая шаманская сила выбрала именно Тураах!
Нарыяна не узнавала дочь. Чужое, страшное проступало в родных чертах. Кто ты, незнакомка? Что ты сделала с моей малышкой?
Вдруг все закончилось. Опали развевающиеся пряди. На лицо вернулись краски. Тураах моргнула, выныривая из запределья, и с удивлением взглянула на раскрошившуюся в пальцах иглу.