Солнечное затмение
Шрифт:
– - Сейчас ты скажешь, что человечество существовало только для того, чтобы мы, трое избранных, увидели конец его истории, -- перебил Джон.
– - Так?.. Ладно. Увидели. Что дальше?
Тут в спор вступил Антонов:
– - Послушайте меня. Если мы станем внушать себе, что кроме нас в мире больше никого нет, то еще больше впадем в депрессию. Это полный тупик. Это все равно, что покойника разбудить в гробу, показать ему полный мрак, собственное истлевшее тело и сказать: "радуйся! Вот чего ты достиг. Никто из людей еще не смотрел на себя со стороны после смерти. Ты единственный и избранный.". Как думаете, сильно он обрадуется? Мое мнение такое: надо жить надеждой. Даже если на этой планете (предположим все-таки, что это Земля) мы и в самом деле единственные, все
Некоторое время помолчали, созерцая тьму и слушая шорохи собственных тел. Капитан нащупал рукой угол палатки, извлек оттуда пачку со ставшей уже легендарной последней сигаретой, и зажал ее меж пальцев. Когда-то он поклялся, что выкурит эту сигарету только в том случае, если они обнаружат на Земле людей. Никотин -- вот его пожизненная религия, и табачный дым -- ее фимиам. Сейчас бы он с удовольствием выкурил ее в честь крушения всех надежд, но уже не мог. Он изредка доставал ее, тщательно и смачно обнюхивал, совал в рот, воображал себе, что затягивается, и жил в мире иллюзий, который вполне умещался в его голове. Честно сказать, в мире иллюзий жили все трое, так как никаких других миров для них уже не оставалось.
– - Хорошо, господа философы, -- Джон вернул свою реликвию обратно в пачку и засунул ее в укромное место.
– - Кто-нибудь из вас может предложить, помимо своего словоблудия, что-нибудь дельное и конкретное?
Тьма извергла хрипловатый голос Вайклера:
– - Надо смириться с тем положением, в которое мы попали. Это первое и, скорее всего, главное. Далее надо суметь найти смысл в жизни, казалось бы, лишенной всякого смысла...
– - Так сумей и найди! Время на размышление у тебя было предостаточно!
– - Джона уже раздражала вся эта демагогия, ничего конкретно из себя не представляющая, кроме абстрактных психологических тестов.
– - А у меня есть дельное предложение, -- раздался голос Антонова, и в голосе этом проскользнул какой-то мертвый оптимизм.
– - Можно возобновить плетение канатов.
Александр, конечно, ничего не мог видеть, но почувствовал, как оба его коллеги вяло махнули руками.
– - Ради чего?
– - спросил Джон.
– - Жизни поблизости нет. Это очевидно. Кругом тьма, тьма и тысячу раз тьма!
– - Дело ваше, я никого не уговариваю. Как хотите. В таком случае я один буду плести канаты, хотя бы потому...
– - Антонов замолк, подбирая вескую причину своему решению, -- что я упертый человек. Изначально это была моя идея, и я хочу посвятить ей остаток жизни. Буду открывать новые пространства, пусть невидимые взору, но, по крайней мере, доступные для моих рук.
– - Вообще-то, Алекс, ты молодец. Тут можно размышлять от противного: а что нам еще остается? Я поддерживаю эту идею, -- произнес Джон.
Вайклер долго молчал. Так и не сказал ни слова, пока все не заснули. Граница между сном, в котором можно было хоть что-то увидеть, и явью для бывших космоплавателей стала такой абстрактной, что они иногда говорили друг другу: "схожу, гляну на что-нибудь" вместо: "лягу-ка я поспать". Сны о той, прежней Земле, посещали их крайне редко. За давностью тех событий память смогла сохранить лишь обесцветившиеся короткие фрагменты их юности. Но даже эти фрагменты стали почти легендами. Подобно тому, как человек, не способный объяснить, откуда взялся мир, выдумывает себе бога -- мнимую логическую единицу, и лишь только для того, чтобы можно было наконец замкнуть цепочку причинно-следственных связей, -- так и в случае с космическим полетом "Безумца". Необходимо было иметь ответ на вопрос: Куда? Откуда? Зачем? С какой целью? Разум, метаясь в поисках неразрешимых вопросов, изобрел тогда Землю, людей, родственников, Центр управления полетом и цель -- вернуться назад, в исходную точку.
Кстати, о родственниках. Джон, который не взял с собой на "Безумец" ни одного семейного альбома, даже забыл как они выглядели. Люди, которых он любил, остались в его голове совершенно безликими и, к тому же, скучными картинками.
Зато Фриония им снилась очень часто. Мир багровых красок и ревущих ветров. Мир камней и песка. Мелких озер и
Плетение канатов возобновилось, но уже, разумеется, без былого энтузиазма и без иллюзий о неких грандиозных свершениях. Антонов первый начал связывать лианы между собой, вспоминая, как это вообще делается. На данный момент канат уже имел несколько веток в разных направлениях. Самая длинная из них та, что поднималась на вершину горы. Предсказать или хотя бы предположить, в каком направлении стоит продолжать работу, чтобы открыть в черном мире хоть что-то интересное, было невозможно. Начались споры и препирательства, доходящие чуть ли не до ссор. Потом пришли к компромиссному решению: пусть каждый развивает собственную ветку куда ему вздумается. Работать в идеальной тьме, в общем-то, было не впервой. Отличие состояло в том, что раньше, отработав свою смену, у них была уверенность, что они вернутся к островку света и вкусят, хоть и скудную, но горячую похлебку. Сейчас даже об этих, последних радостях в жизни человека, остались только воспоминания, не приносящие ничего, кроме боли в душе.
Они стали подолгу не встречаться друг с другом. Каждый работал в своем направлении, питался тем, что попадется под руку, строил себе импровизированные жилища для ночлега. Чаще всего, чтобы "заночевать", использовали метод Вайклера: зарывали свое тело либо в песок, либо в груду листьев. Иногда, измотанные, возвращались в палатку и там отключались на долгое время. Пока что поиски того, не зная чего, давали такие же никчемные результаты. Кругом лес, лес, лес... Невидимые ветки деревьев, словно иглы в пространстве, были везде и всюду. Они исчезали только, если удавалось выйти к берегу реки или на небольшую поляну. Бугристый рельеф под ногами являлся самой серьезной трудностью при передвижении в черном мире: совершенно не знаешь, когда наступишь в яму, а когда споткнешься о поваленный ствол. Поэтому передвигались медленно, короткими шагами. Иногда во тьме слышались отдаленные человеческие крики, но все без исключения они принадлежали обреченной троице. Когда кто-нибудь, утомившись от работы и одиночества, вдруг громко аукнет на всю вселенную, потом услышит далекое ответное ауканье, и на душе станет немного полегче. Некоторые считали самым большим проклятием для человека, когда он остается одиноким в мире. А если одинок, да еще без мира: это уже проклятие среди проклятий.
Джон, кстати, вскоре совершил одно открытие. Во тьме он обнаружил низкорослые кустарники с довольно сытными и питательными ягодами. После долгих споров на что именно по вкусу походят эти ягоды решили смириться с названием, которое им дал первооткрыватель. Так в их лексикон вошел термин "джонни", хотя, по мнению Антонова, обнаруженные ягоды походили на простую смородину, только очень крупную.
– - Слушайте, парни, -- однажды произнес Вайклер, и голос его насквозь был пропитан унынием.
– - Я не думаю, что мы еще долго здесь протянем. Во всяком случае, я лично. Честно сказать, мое физическое самочувствие довольно дерьмовенькое. Из-за сырой однообразной пищи часто ноет желудок. Спина побаливает... Сейчас еще горло прихватило. Кажется, я простыл. И нет даже самого элементарного: огня, чтобы хорошенько согреться.
– - Не мудрено...
– - ответил Антонов.
– - У меня, между прочим, тоже все болит, только я до этого ничего не говорил, чтобы не обременять вас своими проблемами. Допустим, в данный момент у меня сильно ноет зуб. Никогда бы не подумал, что из-за простой зубной боли человеку жить не хочется... Короче, загнемся мы в скором времени. Ты, Эдрих, абсолютно прав.
Странно, но в последней реплике Антонова слово "загнемся" было произнесено с какой-то черной радостью. Вообще, любую тему, как-то связанную с некрологией, последнее время обсуждали с болезненной страстью. На царство смерти смотрели с надеждой, как на мир более спокойный или хотя бы менее угнетающий, чем тот, который перед глазами. Бесстрастие и покой стали казаться лучшей формой бытия. И математический ноль был теперь самой любимой цифрой в бесконечном ряду натуральных чисел.