Солнечный свет
Шрифт:
– Для меня не существует таких категорий, как «лучше» и «хуже».
Он замолчал так надолго, что я подумала, что он вообще не собирается больше ничего говорить, Возможно, если ты вампир – значит, у тебя высокие шансы стать фаталистом.
Но он все-таки продолжал:
– Мы изменились после этой ночи. Да. Необратимо. Ты прожила – сколько? Четверть столетия? Я прожил в несколько раз дольше. И для меня все проще, чем для тебя, потому что со мной подобное происходило уже не раз. Тем не менее, прошедшая ночь не дает покоя и мне. Могу представить, насколько сильнее она тревожит
Я опустила глаза, чтобы он ничего не сумел в них прочесть, но он, похоже, уже успел увидеть в них все, что хотел. Если предположить, что он может видеть сквозь шторы, то почему бы не предположить, что и за опущенные веки он тоже может заглянуть?
«Не дает покоя», – подумала я. Ладно.
– Светлячок, – сказал он. – Ты не стала хуже.
Я снова посмотрела на него, вспоминая, что он делал на моих глазах. Вспоминая Бо.
Попыталась вспомнить нашу победу. Не вышло. Если это была победа… Я слишком устала.
– Я сделаю для тебя все, что в моих силах, – сказал он. – Приказывай.
Вампир, стоящий возле моей кровати в моем кимоно, который говорит, что исполнит любую мою просьбу. Доигралась ты, Светлячок.
Я вздохнула. От меня уже ничего не зависело.
– Я не хочу быть одна, – сказала я. – Ложись на кровать. Я лягу рядом, а ты обнимешь меня. Я знаю, что ты не можешь изобразить биение сердца, но ты можешь дышать, как человек, если захочешь, ты сделаешь это для меня?
Я посмотрела на его лицо. Оно было в тени, спокойное и невозмутимое. Он лег, и я легла, и он обнял меня. И дышал, как человек. Более или менее. Было немного трудно игнорировать отсутствие сердцебиения, но зато его тело было нужной температуры, и это помогало. И каким-то образом его спокойствие вселило в меня уверенность, что он защищает меня, что может защитить от того, что я принесла с собой из той ночи. И я почувствовала, что засыпаю.
Конечно, мне снились сны. Мы с Коном снова были в логове Бо, а со всех сторон к нам подбирались вампиры, ужасные, с горящими глазами, смертельно опасные. Снова я видела, как Кон делает то, чего лучше не видеть вообще, снова я делала то, чего бы не хотела делать, о чем бы не хотела даже знать. Даже если «или мы – или они». Не имеет значения. Есть вещи, с которыми не сможешь жить дальше. Даже если ты делал все это, чтобы выжить.
Мои руки снова прикоснулись к груди Бо. Погрузились в нее. Схватили его сердце и вырвали его. Я снова видела, как оно горит. Как испаряется.
И снова.
И снова.
Я чувствовала, как яд затекает мне под кожу. И не важно, что это был только ядзла, яд мысли: это была зараза, и я была заражена. Я чувствовала, как огонь световой сети вырывается наружу.
Я кричала во сне.
Когда пламя охватило Бо, я тоже загорелась: мои слезы были каплями огня, а не воды. Они падали мне на грудь, на то место, где открылась рана. Там они жгли особенно сильно. Мои слезы и световая сеть сожгли меня, затем исчезли.
Потом меня уносило ветром, как будто я была просто частичкой пепла. Но меня несло из тьмы к свету, и когда свет коснулся меня, я снова стала обретать
Я не хотела снова чувствовать, как яд съедает меня изнутри, видеть эти линии, ползущие по рукам, там, где раньше была световая сеть, ползущие к сердцу; видеть, как мое тело гниет. Лучше я буду пеплом, сухим и невесомым, без страха и упрека. И памяти.
И преданности.
Но память была: память о том, как я сидела на пороге хижины у озера. Была ночь. Я слышала, как за спиной стихает шум мотора моей машины. Это была красивая ночь; я была рада, что приехала.
Но скоро моя жизнь изменится. Необратимо. Неисправимо.
Скоро начнется моя смерть.
Я пыталась услышать вампиров, которые знали точно, что я их не услышу. Я услышу их очень скоро.
Вместо этого я услышала легкие человеческие шаги, по траве, по прошлогодним листьям. Я с удивлением обернулась.
Моя бабушка подошла к хижине и села рядом со мной. Седых волос у нее на голове было больше, чем пятнадцать лет назад. Она выглядела встревоженной, но улыбалась мне, а я смотрела на нее и не верила своим глазам.
– У меня мало времени, внученька, – сказала она. – Прости меня. Но я не могла не прийти, когда услышала твой крик. Когда я поняла, почему ты кричишь.
Она взяла мои руки – почти так, как это делал Кон – и затем свела их вместе, как она делала очень давно, когда учила меня, как превратить цветок в перо.
– Константин говорит правду, – продолжала она. – С твоими руками все в порядке. С тобойвсе в порядке. Кроме, пожалуй, того, что ты слишком быстро достигла пика своей силы, и была при этом совсем одна, это не должно было произойти так, – но если бы с тобой это не произошло именно так, ты бы не сделала того, что сделала, поскольку точно знала бы, что это невозможно. И ты бы погибла.
– Разве это было бы так плохо? – спросила я, пытаясь сохранить голос спокойным. – Мэл бы горевал, и Эймил тоже, и мама, и Чарли, и Кенни, и Билли и даже Пат, наверное. И даже миссис Биалоски. Но – разве это так плохо?
Бабушка повернула голову, чтобы посмотреть на озеро, и снова ее движение напомнило мне движение Кона – когда он повернул голову, чтобы сквозь шторы посмотреть в окно. Она все еще держала меня за руки.
– Разве это было бы так плохо? – задумчиво сказала она. – Не мне отвечать на этот вопрос, потому что я твоя бабушка, и я люблю тебя. Но я думаю, что да – очень плохо. Мы должны сделать все что можем: должны использовать наш дар, использовать наилучшим возможным способом, даже если неоткуда ждать помощи. Твой дар – это тяжкая ноша. Очень тяжкая, иначе ты бы не спрашивала, насколько будет плохо, если ты не справишься и умрешь молодой. Но, внученька, что бы было, если бы никто не брался за сложные дела?