Солнечный ветер. Книга третья. Фаустина

Красин Олег

Фаустина и Тертулл возлегли на ложах рядом со столиками, уставленными разной снедью – на завтраке обычно обильно насыщались, чтобы не чувствовать голод в течение дня. В центре стоял серебряный репозиторий, с поставленным на него в виде пирамиды другими подносами. До них можно было дотянуться рукой и выбрать желаемое угощенье.

– Не слишком ли рано для утреннего посещения? – удивился Марк. – Вы как будто не расставались всю ночь.

– А если и так? – хмыкнула Фаустина, которая любила изредка подразнить мужа.

«Опять завела любовника, – отчужденно подумал

он. – Хватает первых встречных, которые попадаются на пути, как кошка, охотящаяся на мышей».

– Тебе нравится у нас во дворце, Тертулл? – спросил он, не реагируя на шутку супруги.

– О, да! – небрежно, с ленцой ответил тот, словно и не чувствуя неловкости момента. – Особенно мне нравятся повара. Как они приготовили сыр и соленую рыбу с яйцами, добавив вино на меду! Они превзошли самого Апиция, – он показал на принесенное блюдо, посыпанное молотым кумином.

– Ты, конечно, этого не оценишь Марк! – привычно упрекнула его Фаустина.

– Нет, не оценю!

Он присоединился к жене и гостю. Слуги внесли обычную, простую еду императора.

– Что интересного происходит в Риме, Тертулл? – спросил он не столько, чтобы поддержать разговор, а для того, чтобы действительно услышать новости от постороннего.

В ежедневных донесениях шпионов сквозила однообразность, которая не позволяла охватить целиком всю картину римской жизни. И происходило это оттого, что их начальники ошибочно полагали, будто знают, что именно нужно императору. До него, кто-то из властителей интересовался грязными сплетнями об изменах. Кому-то нравилось читать о припрятанных богатствах чиновника-ворами, с тайной мыслью, что все награбленное можно заполучить в любое время, ведь места известны. Других же, вроде Калигулы, притягивали истории об омерзительных пороках патрициев и всадников, поскольку позволяли не приходить в ужас от собственной извращенной натуры.

В отличии от всех них Марк интересовался не этим. Он – правитель, источник идей, которые реализовались в указах, распоряжениях, высказываниях, выступлениях, летящих из Рима по всему свету до границ Китая, Африки и Северного моря. Точно сотрясающийся в ответ на тектонические сдвиги земли вулкан, он должен чувствовать глубинное движение истории и вести государство, народ в верном направлении. В этом и заключалась его работа.

– Болтают всякое цезарь, – развязно отвечал Тертулл, вытирая жирные от мяса пальцы влажной салфеткой, поданной рабами. – Например, о старом Рутилиане. Это известная история. Старик уже болен, едва ходит, но по-прежнему хочет быть в почете у тебя.

– У меня? – Марк с иронией посмотрел на Тертуллиана. – Я его видел пару лет назад.

– А что он делает, чтобы о нем вспомнили? – спросила Фаустина. Она лежала, лениво откинувшись на спинку, ласково улыбалась Тертуллу. У нее с утра было хорошее настроение, возникшее после проведенной накануне ночью с любовником.

– Рутилиан ходит по книжным магазинам и скупает сочинения стоиков. Он стремится, чтобы об этом донесли тебе, император, а ты пригласил бы его к себе во дворец, завел бы с ним умную беседу.

– Чтобы разговаривать со мной ему надо знать,

чему учит философия, – возразил Марк. – Боюсь, что Рутилиану не дано этого постичь.

– Но ты ведь пригласишь его? Он же старается! – попросила Фаустина, которой захотелось встретиться с молодой женой сенатора, дочерью известного жреца Александра из Абонотейхи. Юлия была забавной, она знавала много веселых историй о тех глупцах, которые посылали ее отцу вопросы в надежде получить благоприятный оракул² Асклепия.

Тертулл громко захохотал, замахал руками.

– Тогда императрица, придется приглашать почти всю знать Рима. Все они завидуют бородатым и неухоженным философам и тоже покупают сочинения мудрецов. Я недавно присутствовал в одном доме, где эти люди хвалились своей ученостью, однако, не смогли процитировать ни Зенона, ни Эпиктета.

– А ты можешь? – вдруг спросил Марк, которого задело столь свободное поведение гостя в его дворце. Эти всадники бывают не лучше вольноотпущенников по части воспитания.

– Я не знаток философии, цезарь, – на секунду смутился Тертулл.

«Какой же он все-таки глупец! – отметил про себя Марк. – Напыщенный и самодовольный болван!»

– Ну что ты пристал к бедному мальчику? – вступилась за любовника Фаустина. – Не всем же быть такими учеными как ты. Ты и сам недавно назначил префектом претория вместо погибшего Викторина Бассея Руфа, человека, как говорят, не слишком образованного.

– Да, да, – подхватил Тертулл, – многие удивляются тому, что он не знает греческого языка.

– Конечно, если брать выходца из бедной семьи, то ничего хорошего из этого не получится, – презрительно бросила Фаустина.

– Пусть он не знает греческого, – вынужден был вступиться за своего назначенца Марк, – зато Бассей отменный администратор. Кто еще мог пройти от примипила, трибуна городской когорты и наместника провинции такой путь до префекта претория? И вообще, – он почувствовал, как его охватывает раздражение: – Вы не должны обсуждать мои назначения. Я всегда знаю, что делаю, потому что обдумываю каждый шаг. Если префект Руф не справится, то на этом месте он не засидится!

Оценка Бассея Руфа, прозвучавшая из уст жены и ее гостя, людей ничего не смысливших в искусстве управления государством, его возмутила. Советы и критика дилетантов стали утомлять в последнее время. А может эта усталость была вызвана участившимися болями в животе? Гален находил, что у Марка развивается болезнь, похожая на язву желудка.

Он резко поднялся с ложа, даже не притронувшись к еде и, стараясь сохранить на лице невозмутимость, отправился в спальную комнату. Попрощаться с Тертуллом император посчитал ниже своего достоинства.

Этот ненужный разговор, возникшее раздражение от вида Тертулла и его пустой болтовни, неожиданно для самого Марка оказали на него большое влияние. Обычно уступчивый в семейной жизни, противник острых конфликтов, всегда проявляющий доброту по отношению к детям, он неожиданно для всех заупрямился в вопросе о предстоящем браке старшей дочери Луциллы.