Соломенная шляпка и другие водевили
Шрифт:
Арман. Я почувствовал, что мое присутствие оскорбляет его, коробит… И мне ничего не остается, мадемуазель, как проститься с вами.
Анриетта (поспешно). Ни в коем случае! Останьтесь!
Арман. К чему? Он все равно отдаст вашу руку Даниэлю.
Анриетта. Мсье Даниэлю? Но я не хочу!
Арман (радостно). Ах!
Анриетта (опомнившись). То есть мама не хочет! Она не разделяет чувств папы: она вам очень признательна; и она вас любит… Еще совсем недавно она мне сказала: «мсье Арман такой порядочный человек, сердечный. Я все ему готова отдать, все самое дорогое
Арман. Но самое дорогое в ее жизни — это вы!
Анриетта (наивно). Мне тоже так кажется.
Арман. Ах, мадемуазель, как я вам благодарен!
Анриетта. Почему же — мне? Это маму вы должны благодарить.
Арман. А вы, мадемуазель, разрешите ли надеяться, что будете относиться ко мне с таким же благожелательством?
Анриетта (смущенно). Я, мсье?..
Арман. Скажите — да… Умоляю…
Анриетта (опускает глаза). Мсье, благовоспитанная девушка придерживается тех же взглядов, что и ее мама (убегает.)
Арман, затем Даниэль.
Арман (один). Она любит меня! Она мне это сама сказала. Ах, как я счастлив!.. Ах!..
Даниэль (входит). Здравствуйте, Арман!
Арман. А, это вы… (в сторону.) Бедный малый!
Даниэль. Вот и настал решающий час: мсье Перришон придет в себя, и через десять минут мы узнаем его ответ! Бедный друг мой!
Арман. Почему это?
Даниэль. В той кампании, которая подходит сейчас к концу, вы совершали ошибку за ошибкой…
Арман (удивленно). Я?
Даниэль. Видите ли, Арман, я вас очень люблю… И я хочу дать вам один добрый совет, который может вам пригодиться… Как-нибудь в другой раз! У вас есть страшнейший недостаток!
Арман. Какой же?
Даниэль. Вы любите оказывать услуги — это злополучная страсть!
Арман (смеется). Ах вот оно что!
Даниэль. Поверьте мне: я прожил больше вас и среди людей так сказать… более тертых! Прежде чем оказывать человеку одолжение, удостоверьтесь, что он не дурак.
Арман. Зачем?
Даниэль. Затем, что дурак не в состоянии долго нести тягостное бремя, именуемое признательностью; даже среди умных встречаются существа чересчур хрупкие…
Арман (смеется). Ничего не понимаю! Не говорите вы парадоксами!
Даниэль. Хотите пример — извольте: мсье Перришон.
Перришон (просовывает голову в дверь). Я слышу свое имя!
Даниэль. Надеюсь, вы разрешите мне не причислять его к разряду высокоинтеллектуальных существ?
Голова Перришона исчезает.
Так вот этот самый мсье Перришон тихо-тихо невзлюбил вас.
Арман. Боюсь, что так.
Даниэль. А ведь вы спасли ему жизнь. Вы, быть может, считаете, что воспоминание об этом связано у него с представлением о преданном друге? Ничуть! Просто оно напоминает ему о трех обстоятельствах: во-первых, что он не умеет ездить на лошади; во-вторых, что он зря не послушался жены и надел шпоры; в-третьих, что он при всем честном народе вылетел из седла…
Арман. Возможно, но…
Даниэль. И, словно для того чтобы подлить масла в огонь,
Арман. Как это?
Даниэль. Я принял кое-какие меры… Я ведь тоже иногда оказываю услуги.
Арман. О, вы точно целите!
Даниэль. Да, но я умею спрятаться, я маскируюсь! Вникая в горестное положение моего ближнего, я надеваю войлочные туфли и не беру с собой света, когда иду в пороховой погреб! Итак, я сделал вывод…
Арман. Что не надо никому делать одолжений?
Даниэль. О нет! Но нужно действовать без излишнего шума и с выбором. На основании всего этого я и сделал вывод, что вышеупомянутый Перришон вас ненавидит. Ваше присутствие его унижает, он чувствует себя приниженным, обязанным вам! Вы подавляете его как человека!
Арман. Но это же неблагодарность!..
Даниэль. Неблагодарность — разновидность гордости… Или проявление «независимости духа», как выразился один галантный философ. А мсье Перришон — самый независимый из всех французских каретников, это я сразу учуял… Потому-то я и пошел совсем по другому пути.
Арман. По какому же?
Даниэль. Я поскользнулся — нарочно — возле небольшой расселины… О!.. совсем небольшой — и покатился вниз.
Арман. Нарочно?
Даниэль. Вы не понимаете? А ведь это была гениальная мысль — дать возможность каретнику спасти своего ближнего без малейшего риска для себя! Потому-то с тех пор я и стал для него светом в окошке, его радостью, его трофеем, доказательством его доблести! Стоит мне появиться, как его физиономия расцветает, живот выпячивается вперед, а позади сюртука вырастает павлиний хвост… Я держу в руках этого молодца так же крепко, как тщеславие держит человека… Стоит ему немного охладеть, — я подогреваю его пыл, раздуваю его… Печатаю о нем заметку в газете, платя по три франка за строчку!
Арман. Как? Вы?
Даниэль. Конечно! А завтра будут писать его портрет… Он и Монблан, и больше никого! Я просил, чтобы Монблан был совсем маленький, а Перришон — огромный! И наконец, мой друг, запомните хорошенько следующее — но только никому не говорите: мужчина привязывается к мужчине не из-за тех услуг, которые ему оказывают, а из-за тех, которые он оказывает!
Арман. Мужчины — возможно, но женщины?..
Даниэль. А женщины…
Арман. Они знают, что такое благодарность, они умеют хранить в душе память о благодеянии.
Даниэль. Боже, до чего красивые слова!
Арман. К счастью, мадам Перришон не разделяет чувств своего мужа.
Даниэль. Мамаша, может быть, стоит за вас, но за меня — гордость папаши: расселина наверху Монтанвера как-нибудь защитит меня!
Те же, Перришон, мадам Перришон, Анриетта.
Перришон (входит в сопровождении жены и дочери. Очень серьезен). Господа, я рад, что вы оба здесь… Вы оба оказали мне честь просить руки моей дочери… Сейчас вы узнаете мое решение.