Соломенные люди
Шрифт:
Вернувшись в дом, я обследовал первый этаж. Кухня и подсобное помещение, гостиная, кабинет отца, столовая и часть террасы, которую когда-то застеклили, превратив в веранду. Здесь я искал более внимательно, заглядывая под каждую подушку, под ковры, за каждый предмет мебели. Я посмотрел в ящиках шкафа, под телевизором, но не нашел ничего, кроме аппаратуры и пары DVD-дисков. Я вытащил все из буфета в кухне, заглянул в духовку и кладовую. Я перетряхнул каждую книгу, какую мне удалось найти, как на книжных полках в коридоре, так и среди пачек макарон, где они лежали по странной привычке моей матери. Книг было множество, и времени
Вскоре я начал чувствовать усталость – не от физических усилий, которые были минимальны, но от эмоционального напряжения. Тщательное исследование жизни моих родителей вызвало у меня еще более яркие воспоминания, особенно о совершенно банальных вещах.
Вставленная в рамку копия контракта на первый дом, проданный "Движимостью", увенчанная логотипом, который, как я теперь понял, был нарисован от руки – вероятно, матерью. Альбом с рецептами для детского питания, включая лазанью, запах которой я вновь почувствовал, едва прочитав список ингредиентов.
Решив немного передохнуть, я провел пятнадцать минут в кухне с бутылкой минеральной воды, которую нашел в холодильнике. Я еще раз попытался поставить себя на их место, подумать, что могло бы стать очевидным следующим шагом. Предполагая, что они оставили записку в кресле, чтобы привлечь мое внимание, имело смысл точно так же предположить, что и следующая записка или намек окажутся в некоем достаточно заметном для меня месте. Я даже представить не мог, где именно. Я перевернул все вверх дном – но ничего не нашел.
Поиски на втором этаже точно так же закончились неудачей. Я заглянул под кровать в их комнате, обыскал ящики всех шкафов. Глубоко вздохнув, начал перебирать содержимое гардероба, обращая особое внимание на те предметы, которые были мне знакомы, – старые куртки отца, поношенные сумочки матери. Я нашел несколько мелочей – чеки из магазинов, корешки билетов, горсть мелочи, – но ничего такого, что могло хоть что-то значить. На какое-то время я задержался над коллекцией старых галстуков, аккуратно сложенных у задней стенки отцовской половины шкафа. Большую часть из них я никогда прежде не видел.
Я даже обследовал чердак, забравшись туда через небольшой люк в потолке коридора на втором этаже. Отец в свое время провел туда освещение, но не более того. На чердаке не оказалось ничего, кроме пыли и двух пустых чемоданов.
В конце концов я спустился вниз и вернулся к отцовскому креслу. Близился вечер. Мне так ничего и не удалось найти, и я начинал чувствовать себя крайне глупо. Возможно, я просто
Я поднял голову, и мой взгляд снова упал на телевизор. Кресло было расположено в точности напротив него, и мне вдруг пришла в голову мысль. Если я был прав относительно того, что оно казалось слегка не на месте, то, возможно, его сдвинули не просто для того, чтобы привлечь к нему мое внимание, но и для того, чтобы заставить меня посмотреть совсем в другую сторону.
Я встал и открыл стеклянные дверцы, заслонявшие полку под телевизором. Там обнаружилось в точности то же самое, что и прежде, – видеомагнитофон, DVD-плеер и два диска со старыми фильмами. Ничего больше.
И ни одной кассеты. Странно.
Во всем доме я не нашел ни одной видеокассеты. В кабинете висели две полки с DVD-дисками, и еще одна – во второй спальне. Но ни единой кассеты.
Мой отец был полупрофессиональным кинозрителем. Сколько я себя помнил, по всему дому валялись видеокассеты. Куда же они подевались теперь?
Я быстро вернулся в кабинет. Кассет там тоже не оказалось, несмотря на то что на низкой полке стоял второй видеомагнитофон. Я не стал снова обшаривать ящики стола или комод – там все равно ничего не было, так же как не было ничего во всем доме, в мастерской или в гараже. Я попытался вспомнить День благодарения в прошлом году, когда я заехал к родителям на сутки, – но так и не вспомнил, видел ли я тогда видеокассеты. Впрочем, большую часть времени я тогда был основательно пьян.
Возможно, отец воспринял DVD как зарю давно ожидаемой новой эры домашних развлечений, объявил видеокассеты пережитком прошлого и устроил костер в саду. Впрочем, вряд ли. В Дайерсбурге наверняка была свалка, но и этот сценарий казался мне маловероятным. Даже если с течением времени он обнаружил, что ему хочется пересматривать все меньше фильмов, он не стал бы выбрасывать все свои любимые. У меня возникла мысль, не стало ли столь тщательное уничтожение с виду совершенно обычных вещей еще одним способом привлечь внимание того, кто хорошо тебя знает и кто прекрасно представляет, что именно составляет часть твоего окружения.
Либо это – либо я начал терять объективный взгляд на происходящее, зайдя слишком далеко ради бессмысленной цели. Я уже обшарил весь дом. И не имело никакого значения, что у меня появилась идея, сколь бы иллюзорной она ни была, насчет того, что именно следует искать. Я все равно ничего не нашел. Мне уже хотелось есть, и я начинал злиться. Если они действительно полагали, что мне необходимо что-то сообщить, – зачем такие ухищрения? Почему бы просто не сказать мне об этом по телефону? Оставить письмо у Дэвидса? Послать по электронной почте? Иначе никакого смысла.
Но я уже знал, что если я уйду из дома – то только навсегда. Лучше было еще раз убедиться. Хотелось, чтобы рана зарубцевалась окончательно.
Включив наружный свет, я вышел на террасу. Все доски в полу были плотно пригнаны друг к другу, к тому же под ними практически не было пространства, где можно было бы пролезть. За углом стоял большой деревянный ящик, но спустя утомительную пару минут выяснилось, что в нем нет ничего, кроме дров и пауков. Я немного прошелся по двору, затем повернулся и раздраженно уставился на дом.