Соломенные люди
Шрифт:
Бобби отвернулся и, перебирая руками по прутьям, перешел к следующей клетке. Еще один мальчик, на этот раз чуть старше, но тоже мертвый. Еще одна табличка на клетке. На этот раз фотография изображала мальчика, улыбающегося в объектив, но слегка неуверенно. Как будто кто-то остановил его на улице по дороге из школы и спросил, не против ли он, если его сфотографируют, и он сказал, что нет, хотя это и показалось ему несколько странным.
Послышался тихий шорох, и сердце Бобби едва не выскочило из груди. Он застыл на месте, пока не понял, что звук доносится с другой стороны коридора, в нескольких ярдах впереди.
В этой клетке лежала девочка лет восьми. На решетке висела точно такая же табличка
Бобби знал, что здесь есть и другие подобные секции, по крайней мере еще две. И он знал, что дверь никак не могли оставить открытой случайно. Что даже когда Холлс жил своей обычной жизнью, доступ в это здание был закрыт всем, за исключением немногих избранных. Однако он продолжал смотреть на девочку, которую доставили сюда, а затем держали в клетке для человека из Холлса, заказавшего ее для себя.
Бобби чувствовал себя невероятно маленьким и глупым, его тошнило. Каким же невежественным и наивным он был! Он полагал, что ему знакомо все зло мира, что он до конца познал его темную сторону. В чем-то ему помогало присутствие рядом такого друга, как Уорд. Он чувствовал, что Уорд с уважением относится к его прошлому, каким бы оно ни было, и ему легче было примириться с тем, что он становится старше, подавляя в себе желание снова побывать на темной стороне.
Глядя в клетку и не в силах отвести взгляд от судорожно дергающегося куска едва живого мяса, Бобби понял, что никогда не знал даже малой доли того, на что способны люди. Репортажи в новостях о войнах и убийствах на самом деле мало чем отличались от новостей спорта, от смертей ради шоу; даже большинство террористов, которых он допрашивал, не заходили столь далеко. По крайней мере, они хотели, чтобы люди знали о том, что они совершили. Они делали это ради какого-то бога, ради некоей идеологии, ради погибших товарищей или из-за древней обиды. Они ничего не делали просто так, для себя.
Бобби понял, что именно в этом и заключается разница и что если мы все принадлежим к одному и тому же виду – то для нас почти нет надежды и ничто из того, что мы делаем при свете дня, не может оправдать то, на что некоторые из нас способны по ночам. Некоторых сторон человеческого поведения невозможно избежать, но в любом случае не таких. Согласиться с подобным означало признать, что для нас не существует предела злодеяниям.
То, что мы способны создавать произведения искусства, ни в коей мере не означало, что к тому, что лежало сейчас перед ним, можно было отнестись как к некоему отклонению от нормы; что мы могли бы считать проявлениями человеческого лишь то, чем восхищаемся, отвергая все прочее как нечто чудовищное. Одни и те же руки творили и то и другое. Наличие разума никак не влияло на неизмеримую жестокость, более того, с его помощью мы научились тому, на что не способны никакие звери. И, как единый вид, мы несли за это общую ответственность, не в силах избавиться от своей темной составляющей.
Бобби услышал новый звук, на этот раз у себя за спиной. Он не стал оборачиваться – с него вполне хватало и Джинни. Он пытался решить, как ему поступить с ней – пристрелить, избавив от мучений ее, а возможно, и себя, или она все-таки могла бы пережить возвращение к цивилизации и ее еще можно было бы спасти, – и надеялся, что больше ему подобных решений принимать не придется.
К несчастью, он слишком долго раздумывал. За спиной у него находился вовсе не еще один ребенок. Это был Гарольд Дэвидс, и он выстрелил Бобби в затылок.
Ноги Джинни Уилкинс
Зандт уже не обращал внимания на дождь и пробежал через последний дом, не заглядывая ни в одну из комнат. Сейчас он лишь следовал по пути, указанному костями, и за пять минут не произнес ни слова.
Я поспешил за ним. Костяной след больше не играл с нами, гордо демонстрируя нам, где мы находимся, но просто вел нас за собой по дорожке. Маленькая площадка, отмеченная костями запястья, с коленной чашечкой посередине. Длинная линия позвонков, выложенных на расстоянии в два фута друг от друга – возможно, даже в правильном порядке. Человек прямоходящий явно подготовил след заранее, добавив к нему лишь первую груду ребер, когда понял, что мы здесь. На все остальное требовалось время, и все было сделано весьма тщательно. Убийца заставил нас покинуть дом Дэвидса не ради нас, но ради себя самого – он уже подготовил нам встречу и не хотел, чтобы все его труды пропали впустую. На самом деле он тем или иным образом направлял наши действия уже задолго до этого.
Наконец – пара ключиц, расположенных в виде перевернутой буквы V, и еще одна берцовая кость, превращающая их в подобие стрелки. Стрелка показывала вдоль последнего ответвления дорожки на дом, располагавшийся в тридцати футах впереди.
Я догнал Зандта и схватил его за плечо.
– Туда мы не пойдем, – сказал я.
Он не обратил на меня никакого внимания, стряхнув мою руку, и зашагал к ступеням, ведшим на террасу, где стоял дом.
Я схватил его за руку.
– Он уже ждет нас, Джон, и вы это знаете. Он уже убил девочку и собирается убить нас, а потом найдет остальных и убьет их тоже. Я знаю, насколько для вас важна эта девочка, но я не могу позволить вам...
Зандт развернулся и ударил меня по лицу.
Я тяжело упал навзничь на мокрую дорожку, чувствуя скорее ошеломление, чем боль, и ничего не понимая. Зандт, казалось, даже не замечал меня и вообще словно понятия не имел, кто я такой.
Оскальзываясь, я с трудом поднялся на ноги и побежал за ним.
Зандт тяжело поднялся по ступеням. В отличие от других домов входная дверь здесь находилась точно посередине фасада. Ступени вели прямо к ней, словно уходя в длинную темную воронку. Зандт стиснул зубы так, что, казалось, еще немного – и у него лопнет кожа на скулах.
У вершины лестницы что-то лежало.
На этот раз я не стал пытаться его удержать, а просто пошел рядом. Нас разделял лишь один шаг, когда Зандт добрался до конечного пункта, которым завершался след из костей.
Девичий свитер промок от дождя. Однако он был аккуратно сложен, и на его груди было вышито имя. Свитер был оранжевого цвета, а имя – Карен Зандт.
Глава 35
Что-то подсказало Нине, что следует молчать, не произносить ни звука, когда тихо открылась дверь в холл. Боль в груди распространялась по всему телу, вгрызаясь в желудок и охватывая правую руку, в которой она держала пистолет. Ей не хотелось думать о том, что могло бы быть, попади пуля чуть ниже.
Дверь закрылась. Послышались шаги, но никто не позвал ее по имени. Нина поняла, что Бобби больше нет в живых. Она не могла увидеть эту часть помещения, не приподнявшись и не повернув головы, – подобное движение наверняка причинило бы ей боль и в конечном счете могло ее выдать. Она попыталась сильнее вжаться в большое мягкое кресло. Шаги приближались, сопровождаясь странным звуком, как будто что-то катилось. Потом на пол что-то поставили, и на мгновение стало тихо.
– Я знаю, что ты здесь, – послышался голос.