Солоневич
Шрифт:
Дубровская ушла из жизни в апреле 1982 года. Все думали, что выпуск газеты задержался из-за англо-аргентинского конфликта, и номер с траурной каймой стал для читателей полной неожиданностью. Один из них написал: «Татьяна Владимировна была редкой русской женщиной-патриоткой. Умерла, как жила — на службе России. Да будет её светлая память нам примером — вдохновляющим и помогающим сохранить „Нашу страну“ на высоком уровне в бескомпромиссно национальном духе и не замутнённой междоусобной бранью и внутриэмигрантскими „полемиками“. Правое дело, которому Татьяна Владимировна посвятила свою жизнь, обязывает и нас служить главному: России, — не размениваясь на эмигрантские мелочи».
В 1960-х годах к редактированию «Нашей страны» был привлечён Николай Казанцев, который
Почти полвека Николай Казанцев, преодолевая многочисленные препятствия, редактирует газету. В этой работе ему помогали и помогают единомышленники — без финансовых субсидий из подрывных антироссийских центров и иных чужеродных структур. Нет сомнения, что сегодня газета пользуется известностью не только в Русском Зарубежье, но и в России у неё есть заинтересованные и благодарные читатели. И очень важно, что в переломные для судеб России годы никогда не замолкал голос «Нашей страны», следовательно — голос самого Ивана Солоневича.
Так получилось, что все близкие Ивана Лукьяновича оказались в Соединённых Штатах. После смерти Ивана Борис считал себя законным лидером и хранителем традиций «клана Солоневичей», хотя Юрий этого права за ним не признавал по вполне понятным причинам. Когда Борис Башилов и Борис Ширяев отказались доработать роман «Две силы», за это взялся Борис. С тех пор роман неизменно печатается с написанными им финальными эпизодами. Борис внимательно следил за всем, что публиковалось в 1950–1980-е годы об «эпопее Солоневичей», давая через прессу отпор тем, кто пытался очернить имя брата.
Одно из таких опровержений появилось в журнале «Наши вести». Некий М. Георгиевич в очерке «Свет и тени», опубликованном в № 210 этого издания, написал:
«Побег. Боюсь разочаровать читателей из тех, кои ожидают от этой главы „пинкертоновщины“. Любителей подобного жанра отсылаю к Ивану Солоневичу. В его первой нашумевшей книге („Россия в концлагере“. — К. С.) есть именно то, что им нужно, т. е. занимательное описание побега, состряпанное первоклассным публицистом. Не хватает лишь одного — немногого — правды. По опыту готов присягнуть, что покойный И. Солоневич бежать так, как он описывает, из-за железного занавеса не мог».
Ответ Бориса привожу полностью:
«Эта книга, „состряпанная“ моим братом 25 лет тому назад, вышла в многочисленных русских изданиях и на иностранных языках. Она действительно „нашумела“, но не своей „пинкертоновщиной“, а очень глубоким анализом советской действительности и полным разгромом надежд на „эволюцию советской власти“. Я лично был „соавтором“ побега, и описание моего побега приложено как последняя глава к (тексту) „Россия в концлагере“. За все прошедшие 25 лет я нигде не встречал сомнений в правдивости наших описаний. Только левая мадам Кускова упрекнула брата в пристрастности описания СССР („не те краски“). Почти по этому же пути — из карельских лагерей в Финляндию — бежали до нашего побега: Бессонов („26 тюрем и побег“) и проф. Чернавин с женой и маленьким сыном („Я говорю за молчащих“). После нашего побега удрать удалось Никонову-Смородину („Красная каторга“ — он там пишет и обо мне на Соловках) и уже в начале войны ст. лейт. П. Ваулину. И у них были свои „приключения“. Побег из СССР — не прогулка по Невскому. Но их описания не были оскорблены словом „пинкертоновщина“. И вот теперь, через 10 лет после трагической (и таинственной) смерти Ивана на боевом антибольшевистском посту, вдруг в Белом журнале появляется оскорбительное обвинение во вранье. Да еще и „под присягой“. Зачем теперь порочить автора, который уже ответить не может? Это ещё было бы понятно в просоветской прессе, но в Белом журнале?
Хочется верить, что этот
Всё это не только досадно, но и больно!» [230]
Борис издавал газету «Родина», но когда слепота стала прогрессировать, бросил все дела и поселился в доме для престарелых в Глен-Кове около Нью-Йорка. Умер 24 февраля 1989 года, похоронен в Новом-Дивееве (США).
Жизнь и творчество Бориса Солоневича также вызывают интерес современного читателя в России. Было бы неправильно считать, что только в качестве «второго я», «отражённого света» старшего брата.
230
Солоневич Б. Письмо в редакцию // Наши вести. 1964. 1 января.
После четырёх лет в Аргентине Юрий Солоневич переехал вместе с женой Ингой в Соединённые Штаты. В Нью-Йорке им не понравилось: равнодушный город, в котором было неуютно, и даже работа не доставляла радости. Поэтому в 1955 году они перебрались в окрестности городка Роаноук в штате Вирджиния, пейзажи которого напоминали Юрию Россию, а Инге — Финляндию. Они приобрели 130 акров земли в холмистом уединённом месте, куда можно было добраться по грунтовой дороге. На лесистом склоне горы Солола Солоневичи построили дом, из окон которого открывался прекрасный вид на долину Роаноук.
Чуть позже — по соседству с домом, получившим имя «Солола», — была возведена одноэтажная постройка, получившая громкое название художественной школы. Впрочем, всё необходимое для занятий там было: студии для индивидуальных занятий и несколько «жилых кабинок» для будущих учащихся. Деньги на строительство Юрий, переделавший своё имя на местный манер в Джорджа, зарабатывал тем, что иллюстрировал детские книги и делал рисунки к статьям в журналах «Нэшнл джиогрэфик» и газете «Сэтеди ивнинг пост». Из затеи с «Колонией искусств», правда, ничего не вышло. Когда по соседству с «Сололой» появилось ещё несколько домов, Юрий на правах «первопоселенца» стал называть дорогу, ведущую в Роаноук, именем Ивана Солоневича — Ivan Solonevich road.
Постепенно Солоневичи стали неотъемлемой частью местной жизни, местного быта, местного «творческого процесса». Обитатели Роаноука считали Юрия оригинальным творцом «в русском стиле», но с несколько устарелыми взглядами на современное (в то время абстрактное) искусство. Юрий шёл против течения, писал в газеты письма и статьи, в которых разоблачал «халтуру» абстракционистов и господствующие в США либеральные взгляды. В Роаноуке знали, что дело может дойти до кулаков, если назвать идеи Джорджа «реакционными и отсталыми». Художник Петер Вреден вспоминал о подобных рукопашных эпизодах, когда, сцепившись с Солоневичем, они катились вниз по склону холма, «отстаивая свои взгляды на искусство».
Юрий сохранил верность реалистической манере. Его работы «эпохи Роаноука» — это прежде всего пейзажи: лесная опушка ранним весенним утром; дорога, запорошенная снегом, по которой бредёт одинокий странник; покосившаяся избушка на зелёном холме, плетень, серое дождливое небо. Встречаются у Солоневича композиции, в которых подчёркнуто экономными художественными средствами переданы эмоциональные состояния людей: изогнувшийся в творческом экстазе дирижёр, печальная женщина, погружённая в созерцание бесконечных песчаных барханов; грустные влюблённые, обнявшиеся перед разлукой. А вот Икар с широко раскинутыми крыльями, готовый к полёту. Многочисленные портреты: американского генерала Гранта; по-домашнему уютной Инги, погружённой в воспоминания; отца — с мощным упрямым лбом, пронзительными глазами за стёклами очков. Его лицо изображено в полуобороте, он как бы оглядывается назад, в пережитое. А сзади него — задымленные, тронутые пожарами очертания континентов, нависшая над Европой чёрная свастика. Скорее всего, это эскиз для обложки книги с сочинениями отца.