Соловей для черного принца
Шрифт:
— Что здесь происходит?
Дамьян стоял под аркой и его вопросительный взгляд был устремлен на меня и графа.
— Несчастье, — на выдохе простонала Эллен. В наступившей тишине ее осоловелый стон прозвучал громче набата. — Случилось несчастье… Бедная девочка… мисс Рид, она мертва.
— Оставь свой плаксивый скулеж, Эллен, — изрекла ее мать, с омерзением оглядывая безжизненную фигуру дочери. — Будто он без тебя не знает, что здесь происходит…по его милости. Но я не допущу, чтобы этот жабеныш занял место законной наследницы. Оно принадлежит тебе по праву, Найтингейл. Ты не можешь, ты не посмеешь отказаться! Не посмеешь!
—
— Лемуэл! — взвилась леди Редлифф, от ее враждебно-холодной выдержки не осталось и следа. — Ты еще пожалеешь об этом! Вспомни о долге! Сейчас ты ослеплен…
— Мистер Мейн, — неожиданно заговорил Дамьян, прервав старуху; его воспаленные глаза полыхали каким-то остервенелым блеском, источая ярую угрозу доведенного до бешенства зверя, но голос был до бесстрастности ровен. — Мистер Мейн, вы немедленно составите документ, который я тот час подпишу при свидетелях. Я отказываюсь от всех прав на владение и управление Китчестером, которые могут быть предоставлены мне в результате каких-либо действий. Отдельно выделите пункт, что в качестве мужа мисс Найтингейл Сноу, каковым я стану в самое ближайшее время, я также отказываюсь от всех законных прав на ее собственность… Возможно, я выразился неправильно, но вам лучше знать, как оформить подобный документ. Я не хочу, чтобы у кого-то из здесь присутствующих оставались сомнения относительно моих целей и желаний.
У меня возникло странное чувство неправильности происходящего. Воздух вокруг нас наполнился возбужденными голосами, неверие и подозрительность обрушились со всех сторон, оглушая и ослепляя. Как в тумане я наблюдала за дедом, который завопил, тряся всклоченной головой и кулаками, но до моего сознания не доходило ни слова. «Он не убивал! Ему не нужен Китчестер! Нужна только я! Я!» — мысль полыхала перед глазами огненными буквами, застилая всю непостижимую боль потери, отчаянную скорбь и страх, бившийся тугим колтуном в горле.
Когда я опомнилась, Дамьяна уже не было, не было ни деда, ни мистера Мейна. А сама я оказалась на стуле возле тетушки и миссис Тернер. Рядом, все так же молча стискивая мою руку, ссутулившись, сидела Виолетта.
Полиция прибыла на рассвете. Они осмотрели место преступления и потребовали вызвать врача для подтверждения смерти. Нам было не понятно, зачем нужен врач, ведь и так ясно, что Сибил мертва, но мистер Мейн объяснил, что такова процедура. По приказу леди Редлифф одного из слуг отправили за доктором Тоддом. Потом нас долго опрашивали, стараясь как можно меньше причинять беспокойства. Естественно, граф не стал вводить стражей закона в реальное положение вещей, приказав нам забыть о «недоразумениях, связанных с наследством» и тем самым «не ворошить грязное белье Китчестеров».
Уже к обеду мы узнали новые факты. Во-первых, убийца нанес Сибил несколько ножевых ранений, однако девушка пыталась вырываться, о чем говорили разорванное в разных местах платье и порезы на руках. Полицию интересовало, почему мисс Рид не кричала, ведь ее крики должны были услышать те, кто гулял в саду около парадного входа. Но я знала, что Сибил никогда не плачет и не
Во-вторых, полиция посчитала, что убийство было совершено с целью ограбления, поскольку с Сибил пропала серебряная цепочка с жемчужной капелькой (наш с тетей подарок) и аметистовая брошка-соловей, которой я приколола гипюровый шарфик к лифу ее платья. Убийца действовал в сильной спешке, так как сорвал цепочку с шеи девушки, оставив на коже едва заметный след от натяжения, а брошку вырвал с корнем.
И, в-третьих, у мистера Клифера оказалось алиби. Накануне отправили большую партию овощей в Солсбери, что как раз, по словам Дамьяна, и помешало ему появиться на приеме вовремя. Но по дороге на работника, везшего товар, напали, его самого оглушили, а ящики растащили. Когда Бил Джонс, а именно так звали пострадавшего, пришел в себя, то немедля отправился к хозяину с повинной, и тот поспешно выехал на место происшествия.
Однако, дождавшись, когда полиция покинет Китчестер, Элеонора, звеня металлом в голосе, заявила, что не верит ни единому слову мерзавца.
— И хотя этот сыщик сказал, что все сведения требуют проверки, я убеждена, что жабеныш мог подкупить любого! Его объяснениенасквозь фальшиво! Да кто угодно подтвердит его слова — все его дружки одной масти, по ним тюрьма плачет. И потом, разве кому-то захочется той же участи, что постигла девчонку…
Дед цыкнул на сестру, чтобы та угомонилась. Но в каждой черточке лица Элеоноры, в каждой властной морщине, в неудержимых искрах, зажегшихся в бесцветных глазах, сквозило неприкрытое торжество. Торжество над смертельным врагом — своенравным беловолосым мальчишкой, который никогда не признавал власть старухи над собой.
Тут рывком поднялась тетя Гризельда. Все долгое время, что тянулось с той кошмарной минуты, когда я влетела в дом, и до отъезда полиции, тетя ни разу не вставала с места и не меняла положения. Лишь изредка она поднимала руку и прикладывала кулак ко рту.
— Больше ни секунды моя племянница не проведет в этом гадюшнике, — прошипела тетя, испепелив взглядом неугомонную старуху. — Найтингейл, иди и собери свои вещи! Мы уходим.
Я послушно пошла к себе. Мне и самой не терпелось уехать отсюда и никогда больше не появляться в Китчестере. Теперь я не ощущала той колдовской власти, что прежде подчиняла и влекла меня против воли к замку. Все здесь напоминало, нет, кричало мне о постигшем меня горе. Здесь убита Сибил! Убита из-за меня… И это все, что я могла думать о Китчестере.
За мной безмолвной тенью следовала Виолетта, она не отходила от меня ни на шаг и все время держала мою руку в своей, будто боялась, что я сбегу. В комнате она усадила меня на стул перед ночным столиком, а сама принялась собирать мои вещи.
Случайно я взглянула в зеркало. Из его глубины на меня смотрело чужое лицо, искаженное мучительной гримасой: в глазах негодование и боль, губы изуродованы судорогой. Смотревшая на меня женщина казалась непостижимо далекой и незнакомой. Ее дикая гримаса вызвала во мне бурю эмоций: злость, жалость, безысходность. Чувства навалились все разом и с неодолимой силой стиснули плечи, сдавили до удушья горло, и каждой клеточкой своего тела я ощутила, как на меня накатывает неимоверная волна отчаяния и страха.