Соляной шлях
Шрифт:
За два дня до выезда Бовкун собрал ватагу на своем дворе. Анна с ног сбилась, но, подзаняв кое-что у тетки Марьи, приготовила на славу щи со свиным салом, изжарила рыбину, спекла ячменный хлеб с чесноком, достала из подпола два заветных жбана – с клюквенным и смородинным квасом, выставила на льняную подстилку на траве капусту, редьку.
Анфим принес даже щепоть соли.
Наземь сели вокруг яств Иван Солонина, Корней Барабаш, Тихон Стягайло, Зотка Носов, Осташка Хохря, Трофим Киньска Шерсть, Лучка Стрыгин, братья Нестерка и Герасим Не-рыдай-мене-маты –
– Хороша хозяюшка у тебя, – восторгался Петро, со смаком хрустя капустой.
Анна от удовольствия покраснела до слез. Было б из чего, а приготовить она умела: и таратуту – вареные бурачки с хреном, и холодец из свиных ножек, и затирку – маленькие балабушки из муки словно тают во рту. Было б из чего… И еще: была бы соль, а без нее – все трава и безвкусье.
Когда отведали крепкие квасы и мед, Евсей встал с земли, обвел всех спокойным взглядом.
– Сказывают в народе, – начал он, – приложи разрыв-траву к оковам – спадут. Может, поход наш и есть для нас та разрыв-трава – от кабалы, и храброе сердце злую судьбу сломает. Мы – складчики равные… Нам дружность надобна. Будем артелью, всей валкой. За брат жить… Общий котел и харч… Чтоб ссор, брани не знать, и каждый почитал каждого, и все решали сообча, и чтоб честно.
Петро вскочил на ноги, сверкнув глазами, закричал, словно его за грудки схватили:
– Да ежели что, мы с отступника шапку сорвем! [6]
– Верно!
– Весь путь быть нам вместе, как сегодня здесь, в братском дворе! – воскликнул Филька, обведя друзей живыми черными глазами.
– Одно слово – артельство! – загалдели наймиты. – Заедино!
Лишь Герасим пробурчал:
– Будет нам добре, когда у курки зубы вырастут, а на ладони – волосы.
Но его никто не услышал. Евсей же сказал:
6
Предать позору.
– Ну, гуляйте, гуляйте, гости дорогие! Заговорил я вас не хуже Петро. Ты б, Петя, дал закаблукам лиха.
Петро не заставил себя уговаривать – подтянул голенища, выскочил на середину двора, подпрыгнул так, что макушкой до ветки яблони достал, и пошел такое вытворять ногами, что Ивашка только ахнул. Плясал, приговаривая скороговоркой:
Приди, милый, прехороший,Скинь обувку, пройди босый.Шоб подковы не бренчали,Шоб собаки не рычали…Плясал через ножку, с вихлясами-выкрутасами, а под конец перевернулся даже через голову, так что буйный, густой чуб, цветом схожий со спелой рожью, мотнулся по воздуху. Тут уж все вскочили, пустились в пляс – земля загудела.
Ивашка не отставал: присев на корточки, выбрасывал вперед то одну, то другую ногу, да что-то не больно ловко у него получалось.
…Рассвет серым волом ткнулся в Евсеево окно.
Перед выездом предстояло сделать последний смотр обозу.
Вся до единого улица высыпала на этот смотр – и стар и млад. Вдоль улицы вытянулись все двадцать возов с уже впряженными волами. Каких здесь только не было! И рослые, черные, как медведи, и белые – беланы, и смурые с подпалиной, и рябые, рудые, сивые, круторогие, куцые – без хвостов, карнаухие – с маленькими ушами. Вон впереди валки – в первую мажу впряжен самый бедратый вол. Мышастый, на лбу белое пятно, большие бесстыжие очи обведены черными кругами, один рог смотрит вниз, другой – вверх. Ивашка подивился: «Надо ж такому чуду!..»
Промчался в голову обоза пес Серко: темный, а лапы белые. Ивашка подумал: «Вроде босой бежит».
Серко отправлялся с ними в дальний путь и сейчас суетился больше всех: задрав хвост кренделем, бегал так, словно его все время немного сносило вправо.
На передней маже в клетке важно восседал пивень с ярко-красным гребешком, косил по сторонам.
Киевляне чтили петухов: они первыми приветствовали восходящее солнце, предсказывали погоду, прогоняли мрак, выпуская из-под правого крыла белый свет. Потому-то изображение петуха вырезали на крышах изб – для охраны от бед, а больного испугом окатывали водой, в которой был вымыт петух.
Евсей взял пивня в дорогу, чтобы ночью на привалах подавал он голос тем, кто в попасе: мол, здесь, здесь табор; в тумане скликал обоз, отмерял ночные часы, утром будил, отгоняя бесов. Да и приятно на чужбине поглядеть на пивня: вспомнить родной двор, вот эту киевскую улицу.
Даже сосновые ветки, воткнутые в возы, должны были напоминать об отчине.
Все возчики стояли на местах, только Петро где-то пропадал, и это сердило Евсея.
А Петро прощался со своей Фросей. Они притаились за бугром, под ивой, скрытые ее зелеными косами. Петро осторожно взял Фросю за руку:
– Дождешься?
– Дождусь, – едва слышно выдохнула Фрося и преданно посмотрела на Детину бесхитростными глазами из-под сросшихся на переносье бровей. Они походили на веточки от темной ели.
– Возвернусь – свадьбу сыграем.
Она припала на мгновение темноволосой головой к плечу Петро, стыдливо достала из-за пазухи рушник-хустку:
– В дорогу тебе вышила…
Он бережно свернул хустку.
Надо б идти. Евсей, верно, сердится, а сил нет оторваться. Наконец сказал:
– Ну, я пойду…
– Иди, – одними губами, без голоса, ответила Фрося. И словно прорвался горячий шепот: – Ты мне верь, я дождусь… Хоть сколько надо ждать… Ты верь…
Петро подбежал к своему возу. Сосед – Лучка Стрыгин – весело подмигнул разбойничьими глазами:
– Ишь ты, господарь, опаздываешь!
Петро в долгу не остался – огрызнулся:
– Кто набекрень шапку носит – господарем не станет. Или я тебе в борщ начхал?
– Хватит, балаболка! Шапку стяни! – прошипел Лучка.
И впрямь – вся валка стоит с непокрытыми головами, с домом прощается.