Солженицын и колесо истории
Шрифт:
Кто он такой, этот новый автор? Твардовский называл фамилию (на рукописи ее нет), кажется, Соложеницын [34] .
22. ХII.1961
<…> Александр Трифонович… повлек меня на площадку лестницы. Ему не терпелось узнать мое мнение о повести Солженицына. Я поделился своими восторгами, он радостно кивал. Мне пришло в голову, что проложить дорогу повести можно, напечатав отрывок в «Известиях». (Я рассчитывал на посредство М. Хитрова, моего товарища, работавшего в литературном отделе «Известий», который мог поговорить с Аджубеем [35] ). Когда я изложил Александру Трифоновичу этот план, он сказал:
34
В
35
Аджубей Алексей Иванович, главный редактор газеты «Известия». Зять Н.С. Хрущева.
– Я сам об этом думаю. Напечатать повесть трудно, но я сделаю для этого все.
<…>
Завернули ко мне на Страстной бульвар и просидели с двух часов до семи, обедали, разговаривали, даже пели. Александр Трифонович пел «Шинель» из «Теркина» на мотив, как он сказал, услышанный еще во время войны от Б. Чиркова. Потом пошли смоленские песни: «Метелки», «Гуляй-гуляй, моя родная, в зелененьком саду…».
Он много и хорошо рассказывал, к сожалению, я многое позабыл и не сумею записать. Помню только – много говорили о Солженицыне и его повести, которую он с какой-то нежностью особой называет «Шухов». Говорили о полной ее безыскусности, в которой великое искусство. Вспомнил он сцены с кавторангом. Подхватил сказанное мной о талантливости самого замысла – показать обыкновенный и даже счастливый день, когда Шухову все удается. (Плохой художник нагнал бы мраку, и было бы черное на черном.) Говорил Александр Трифонович об особом быте тюремном, который близок военному, – казарме, землянке. Рассказал, как на войне наблюдал однажды кашевара, добродушного, с бабьим лицом солдата. Он крутил кашу в котле и приговаривал: «Эх, кашка, кашка моя горемычная». А в этот момент подошел к нему Твардовский, который был корреспондентом армейской газеты, и сопровождавший его подполковник. Подполковник-солдафон вдруг напустился на повара: «Какая-такая горемычная? Ты понимаешь, что говоришь? Воевать за родину и за товарища Сталина – великое счастье!» «Так точно, великое счастье, товарищ подполковник», – ответил кашевар, вытянувшись по швам. И такая тоска была у него в глазах, когда снова взялся он мешать свою кашу.
Май 1962 г.
С Твардовским и Сацем [36] встречались несколько раз в пустынной заброшенной квартире архитектора Жолтовского на улице Станкевича. Кажется, дом этот когда-то принадлежал Баратынскому. После смерти Жолтовского и его жены дебатируется вопрос – не сделать ли тут музей. А пока – квартира стоит неубранная, пустая, но со старинной мебелью. И на круглом мраморном столике мы расстилаем газету – и на нее все, что приносим, – колбасу, сыр, масло и непременно свежие калачи… Самые сладкие разговоры идут здесь. (Ключ от этой квартиры и разрешение посещать ее дала дочь Жолтовского, знакомая Саца.) <.. >
36
Сац Игорь Александрович, член редколлегии журнала «Новый мир».
Солженицына Александр Трифонович давал читать К. Чуковскому. Переменив свой железный режим (он засыпает в 10 ч. вечера), старик запоем прочел повесть и написал нечто вроде рецензии под названием: «Литературное чудо». «Не то что Сурков, – отметил тут же Александр Трифонович, – который держал рукопись две недели, да так ничего путного и не сказал; некстати стал вспоминать, как видел где-то в ссыльных местах эстонцев».
И. Эренбург тоже в этой вещи мало что понял: сказал «неплохо, но ничего особенного, форма традиционна, а сцена кладки стены, труда Шухова – прямо в традициях социалистического реализма».
<.. >
16 мая 1962 г.
У Маршака. Старик говорил о Солженицыне – об абсолютной художественной точности его повести. Кавторанг, когда ссорится с конвоем, будто чувствует еще на себе свои звания и ордена. Это как ампутированные пальцы руки, ноги – они еще долго чувствуются, будто ими можно пошевелить.
– Я написал Твардовскому, что опубликование этой вещи подымет весь уровень нашей литературы. Твардовский же говорил мне, что письмо Маршака показалось
<.. >
«Мы в царстве призраков. Собакевич мертвых расхваливал как живых. В ходу фетиши, а люди, которыми жива Россия, – были в лагерях, это Солженцев (так Маршак называл поначалу Солженицына) показал».
Маршак интересно говорил и о родословной «Одного дня»: от протопопа Аввакума по строгой простоте и мужеству.
31. V.1962
На этих днях по инициативе Твардовского редколлегия «Нового мира» приняла два решения:
1. Просить секретариат СП СССР утвердить меня членом редколлегии по разделу критики.
2. Добиваться публикации повести Солженицына, названной по совету Твардовского «Один день Ивана Денисовича».
Оба решения приняты единогласно.
6. VI. 1962
Прислали бумагу секретариата СП – и я в «Новом мире».
Лившиц.
5. VI – с Александром Трифоновичем и Игорем Александровичем провели вечер в ресторане «Будапешт», наверху. Александр Трифонович был сумрачен. Его обидел Корнелий Зелинский, приславший раздраженное письмо по поводу споров о комментариях к собранию сочинений С. Есенина. Твардовский стал было читать это письмо нам и объяснять свою правоту, но вдруг махнул рукой и бросил на полуслове. Видно, сильно раздосадован.
Заговорили о Солженицыне. Александр Трифонович сказал, что напечатает его в 8-м номере. Он только что получил полторы странички отзыва о повести от Мих. Лифшица [37] .
– Я с ним в ссоре был. Он иронически говорил о последних главах «Далей». А тут такое письмо! Значит, думаю, мы друзья, раз одно и то же любим.
Мне сказал:
«Читайте верстку – вы теперь полноправный член редколлегии. И чуть что стыдное – снимайте. Ничего не боюсь – стыда боюсь. Ведь журнал наш не в России только, а в Европе единственный».
37
Лифшиц Михаил Александрович, эстетик, критик.
<.. >
Александр Трифонович хочет просить К. Федина, как члена редколлегии «Нового мира», дать отзыв о повести Солженицына. «Я его заставлю написать. Скажу: все умирать будем, Константин Александрович!»
На словах Федин очень хвалил Солженицына: «Вы сами не знаете настоящей художественной цены этой вещи». Но написать на бумаге отзыв боится. «Ну, вот только не знаю, как вы это напечатаете? – сказал еще Федин. – А папе (т. е. Хрущеву) показывали?..»
Первые дни работы в журнале. Прихожу к часу дня. Меня поместили пока в той же большой комнате, которая служит одновременно кабинетом Твардовского и залом заседаний редколлегии. Торцом к окну, выходящему на Пушкинскую площадь, стоит стол Александра Трифоновича. К нему углом приставлен маленький столик Кондратовича [38] . А я располагаюсь на краешке того длинного стола – прежде с зеленым сукном, теперь гладко полированного «под орех», – за которым обычно проходят заседания редколлегии.
38
Кондратович Алексей Иванович, с 1958 г. заместитель главного редактора Твардовского.
Александр Трифонович решился послать повесть Солженицына «на высочайшее». Дописал после просмотра Дементьевым и его советов предисловие к «Ивану Денисовичу». Сегодня показывал мне. Я посоветовал убрать один не очень искренне звучащий «оптимистический» абзац, и он охотно, горячо как-то согласился. «Да, здесь я пересолодил» – и жирно вычеркнул наискосок.
<.. >
6. VII. 1962
Твардовский вернулся из поездки в Грузию. Повесть Солженицына передана помощнику Хрущева Лебедеву. Тот позвонил Александру Трифоновичу и сказал, что находится в затруднении: «Написано блистательно талантливо. Но ведь автор «за Советы без коммунистов»».