Сомбреро
Шрифт:
– Не слышал, каюсь. Я был очень утомлен, Николай Алексеич...
– Да, да, господа! Вы тогда были очень, очень утомлены! Надо допросить флейтщика - быть может, он опознает тех из наших людей, кои тогда открыли люк.
– Малютка не сделает этого ни за что, если б даже он узнал тогда людей, - уверенно ответил
– Надо осмотреть корабль. Возможно, что мы взяли на борт контрабанду. Фалалей-то видел - грузили что-нибудь на корабль из лодки?
– Только шляпу, Николай Алексеич.
Молодежь рассмеялась. Старший летами артиллерийский офицер сказал серьезно:
– Я уверен, что к нам ничего не грузили, но кое-что выгрузили. Бомбардир Одинцов доложил мне, что у нас не хватает двух бочонков пороха.
Козин вскочил с места:
– Что? Что вы, дорогой мой! Замолчите!
Артиллерист спокойно курил и ответил, разведя руками:
– Да, очень жаль, но это так.
– Они лазили ночью в крюйт-камеру?* И вы допустили это! Вы пойдете под суд, сударь мой!
_______________
* К р ю й т-к а м е р а - помещение на корабле для хранения
пороха и снарядов.
– Если под суд, то вместе с вами, капитан-лейтенант. Но будьте покойны: на крюйт-камере никто замков не ломал. Бочонки были приготовлены для снаряжения холостых картузов. Очень уж мы часто салютуем, Николай Алексеич!
– Какой порох: ружейный?
– Нет, пушечный, английский. Наших клейм, будьте покойны, на бочках нет.
– Зачем им пушечный порох?
– Они, может быть, надеются, что у них будет своя артиллерия.
– Фалалей видел на лодке бочонки?
– Да, два всего, - ответил Беляев.
– Еще что?
– Ящики. Надо думать - с ружьями.
– Ну, это не от нас!
– Наверное! Подарок лорда Чатама, вернее всего.
–
– вскричал Козин, прерывая свою проповедь.
– Делаю то, что обязан делать, - ответил лукаво улыбаясь, Бестужев, пишу заметки. Ведь я же назначен, по высочайшему повелению, историографом корабля. Я должен подробно описать наши подвиги, наш славный поход... К этому мне сейчас представился единственный случай...
– Что мне делать с вами, господа? Вы все шутите, смеетесь, а отвечаю я. И перед государем, и перед законом, и перед своею совестью. Что мне делать? Скажите!
– Предать забвению! Все предать забвению!
– тихо сказал старший летами артиллерийский офицер.
– Предать забвению!
– согласились с ним молодые офицеры.
Козин встал и повторил:
– Предать забвению!
Он молча поклонился и вышел из кают-компании.
"Проворный", подгоняемый попутным ветром, на всех парусах стремился к родным берегам.
Плавание океаном, проливами и Балтикой было спокойное, благополучное.
Наконец открылись плоские берега и дюны Эстляндии. Выглянули верхушки мачт торговых кораблей в Кронштадтской гавани. "Проворный" вошел на рейд. Раздались выстрелы салюта, подтянулись фестонами паруса, упали реи, матросы побежали по вантам, и паруса на всех трех мачтах исчезли в мгновение ока. Упал якорь. Фрегат, описав круг, остановился.
Флейтщик Фалалей 14 декабря 1825 года вышел вместе с ротой гвардейского экипажа на Сенатскую площадь и был убит картечью при залпе царской артиллерии по восставшим против Николая Первого войскам.