Сомбреро
Шрифт:
– Не корабль, а бог знает что!
– ворчал капитан-лейтенант Козин, шагая по-наполеоновски на шканцах, где было чисто, все сверкало и было пусто: сюда не пускали никого.
Всюду, куда ни обращался с высоты взор командира, ему попадал на глаза юркий мальчишка в широкополом сомбреро с кистями. То он прыгает с лодки на лодку и дразнит крокодила, потчуя его виноградом, то ныряет по трапу на нижнюю палубу, то на баке, то снова на лодке: и, покупая зеленого попугая, выкрикивает свою цену:
– Уан? Ту? Три? Фор?
Торговец отрицательно качает головой.
Козин не сразу догадался, что это флейтщик Фалалей. Узнав же, он хотел его позвать и распечь, но мальчишка вдруг куда-то пропал.
Еще было далеко до спуска флага, однако Козин приказал прогнать торговцев и лодкам отчалить.
Матросы гнали толпу с корабля в толчки. Поднялся вопль и визг: одному не доплатили, у другого что-то украли, третий впопыхах рассыпал по деке свой товар и собирал его, ползая по всей палубе.
Наконец отдали концы, и лодки, сначала стаей, а потом разъединясь, отплыли.
– Мыть палубу!
– приказал вахтенный офицер.
Матросы, ворча, принялись за уборку корабля. Козин ушел вниз, в свою каюту, чтобы выпить стаканчик рому. Когда он снова поднялся наверх, то увидел, что не все гости покинули корабль, и удивился. По верхней палубе расхаживали испанцы в расшитых золотом куртках и широкополых шляпах с кистями - очевидно, они считали, что распоряжение покинуть корабль к ним не относится. С одним из испанцев - видимо, главным - оживленно беседовал у трапа мичман Беляев. Фалалей в своей великолепной шляпе вертелся около них, засматривая испанцу в лицо.
– Мичман! Боцман! Флейтщик!
– разом выкрикнул капитан-лейтенант.
Беляев крепко потряс руку испанцу и поднялся на ют. Вслед за ним явились боцман Чепурной и флейтщик. Все трое стояли молча перед командиром.
– Мичман Беляев, что вы там фамильярничали с контрабандистом?
– Это не контрабандист, Николай Алексеич... Это командир гверильясов* Вальдес.
_______________
* Г в е р и л ь я с ы - испанские партизаны.
– Я вам не Николай Алексеич, а капитан-лейтенант его величества!
У Беляева побелели губы.
– Николай Алексеич, в присутствии боцмана...
– Прошу вас, сударь, замолчать! Вы арестованы. Извольте идти в каюту.
Беляев молча отстегнул кортик, протянул командиру и в недоумении спустился вниз.
Козин обратился к Чепурному:
– Боцман! Ты пьян?
– Никак нет, ваше высокородие. Трохи выпил на берегу... лимонаду. Жара смучила.
– Ага! Жара? Ты не пьян? А как же ты не видишь, что у тебя на корабле маскарад?
– Где, ваше высокородие? Маскарад? Не вижу.
– А это что?
– Козин сорвал с головы Фалалея шляпу.
– Это головной убор для матроса императорского флота?
– Мала еще детина, ваше высокородие, что с него спросить!
– Я не с него,
– Слушаю-с, ваше высокородие.
– И всех этих индюков долой с корабля!
– Козин указал на испанцев.
Боцман подтолкнул Фалалея к трапу. Оставив шляпу в руках командира, Фалалей скатился вниз, скользнув по поручням руками. Боцман достал из кармана линек и, схватив Фалалея за локоть, приговаривал, похлестывая себя веревкой (так рассерженный тигр бьет себя хвостом по бедрам):
– Не за то тебя, хлопче, пороть буду, что шляпу купил...
– А за что же, дяденька?
– А за то, что меня на берегу бросил. Держался бы за большой палец, так ни!..
Последняя лодка с испанцами отчалила от борта фрегата, но держалась неподалеку. Козин остался на юте со шляпой Фалалея в руках: он не знал, что с ней делать.
– Глупо, сударь, глупо!
– бранил он себя.
"Разбойники" расселись в своей лодке на ящиках и бочках. Послышался рокот гитары, стрекотание мандолин - испанцы запели.
– Опять "Марш Риего"!
Козин, не помня себя от гнева, швырнул шляпу Фалалея за борт.
Она поплыла. С лодки заметили, подплыли к шляпе, выловили и со смехом повесили сушить.
С крепости бухнула пушка... Солнце скрылось за горой в золотистой пыли. На военных кораблях всех наций началась церемония спуска флага. Команда "Проворного" стояла в строю. Рокотали барабаны. Свистала флейта Фалалея. На британском флагмане играл оркестр. С крепости пели рожки горнистов. На "Проворном" после спуска флага хор в пятьсот голосов пропел вечернюю молитву.
Ночь накрыла рейд и горы, разом задернула синь занавесом серых облаков. В небе - ни одной звезды. Только скупые клотиковые огни созвездием своим говорили о том, что на рейде много кораблей. Ничего не стало видно. Порт не уснул - началась безмолвная ночная жизнь: парусные лодки носились, подобно летучим мышам, меж кораблями, со всех сторон слышался плеск весел.
Стоя на вахте, мичман Бодиско не раз слышал, что к самому фрегату крадутся лодки.
– Вахтенные! Не зевать!
– покрикивал мичман, услышав, что близко стукнуло весло, и крикнул по-английски: - Лодка, прочь!
Разобрав из сеток койки, команда "Проворного" подвешивала их, готовясь спать. В кубрике было шумно. Все матросы бранили Чепурного за то, что он отвесил Фалалею двадцать линьков.
– В гвардейском экипаже порки не полагается!
– Так Козин дал приказ!
– оправдывался Чепурной.
– Должен я слушать приказ или нет?!
– Матросов не порют, - ныл Фалалей.
– Так ты не матрос, а дудка!
– Юнга я!
– Юнгов в поход не берут.
– А вот взяли! Кинусь вот в море! А то убегу с корабля к испанцам! жалобно причитал Фалалей, вытирая сухие глаза.