Сомнамбула
Шрифт:
Похоже, я катаюсь по кругу. Вокруг меня пассажиры с газетами, и все обсуждают новость о засекреченном лагере. Подумать только, рядом с нами, прямо в городе. Реакция ЮНЕСКО. Коллективное письмо стран — участниц Варшавского договора. Меня узнают, поздравляют. Это невероятно. Вы непременно должны выступить посредником, чтобы спасти остальных.
Шанс увидеть его снова. Может быть, мне удастся вызволить его оттуда. Они не посмеют.
Въезжаю в центральные ворота как человек,
В приемную входит невысокий полный мужчина, одетый в военную форму, это новый комендант. Он вежливо приветствует меня, ради нашей встречи он добавил в свой голос несколько теплых, человеческих ноток. Подчеркнуто весел, шутит. После вашей выходки — и как вам это удалось, просто молодец! — наше положение осложнилось, но деньги и связи многое могут поправить. Так что, все образуется.
А для вас мы приготовили сюрприз.
Ординарец вносит стеклянную банку с желтоватой жидкостью, в ней мой мальчик.
Он стал совсем маленький, величиной с ладонь. Какой-то химией они сначала довели его до такого размера, а потом…
Вы можете забрать его. Поздравляем вас. Об этом обязательно напишут в газетах.
Я совершенно спокойна. Выхожу, прижимая банку к груди. Толпа заключенных, добившихся, чтобы их пустили к центральному зданию, молча расступается и пропускает меня на выход. Ни один из них больше не подаст мне руки.
Ведь я променяла жизнь ребенка на так называемую свободу.
Я знаю, что мне делать, это несложно.
Мы столько раз обсуждали это в лагере».
(66)
«Передо мной каменная башня. Полуразрушенный дверной проем, за ним лестничная клетка, темная, затхлая, нехоженая. Огромные каменные ступени разной высоты, на них гнилые банановые шкурки, огрызки, битое стекло. Лестница уходит вверх. В проеме появляется медсестра в застиранном халате и смотрит на меня с сомнением. Видали мы и не таких… Конечно, я желаю вам удачи. Попробуйте, почему бы и нет.
Подъем наверх — это я одолею. Но что дальше. Готова ли я снова увидеть операционный стол, лоток с бинтами, шприцы, доски, прибитые крест-накрест, тряпки, которыми приматывают руки и ноги, капельницу с бурой жидкостью, немытое окно, за ним — стена соседнего дома. Я кидаюсь за медсестрой, ловлю ее за рукав. Ведь у меня уже был однажды ребенок (или не однажды?), это значит, что шансы есть?
Ничего это не значит.
Чем кончилось? Да ничем.
Я не решилась туда зайти».
(67)
* G2 13; S2 J3, N2 V3
A. (воодушевленно):Все-таки в болезни есть своя красота, своя высокая норма, из которой человек творит. Ее миропроект не может не отталкивать, но иногда
B. ( срывается):Увольте меня, но я отказываюсь продолжать в том же духе!.. Такое чувство, что постоянно подглядываешь за чем-то непристойным. Человек на смертном одре, а нас интересует его мимика, гримасы, мы ждем предсмертного хрипа, чтобы и его занести в свой протокол.
И.: Потерпите, уважаемый, осталось всего ничего.
«Мне позвонили и сообщили, что М. погиб.
Бросив все дела, еду к нему домой. На двери кодовый замок, в холле операционный стол, пятна крови. Незнакомый мужчина говорит мне, что М. еще жив, хотя и опасно ранен.
В последнее время он сделался совершенно невыносимым: вспыльчивым и неуправляемым, постоянно лез на рожон и задирался со всеми, и вот вам результат. Сейчас он в больнице. Хотите пойти к нему? Тогда приготовьтесь к тому, что он вас попросту не узнает.
Мы с М. были хорошими друзьями (звучит не то чтобы очень убедительно).
Все так говорят. Напишите записку, а я передам. Для начала вам нужно привести себя в порядок. Давно смотрелись в зеркало?
В комнате нет ни одного чистого листа, везде валяются документы, исписанные с обеих сторон, я пытаюсь нацарапать что-то на свободных уголках, но карандаш ломается, и все неразборчиво.
А вы в столе поищите.
В ящиках нахожу свои старые тетради, ключи и фотографии.
Оказывается, это не я у него в гостях.
Это он жил в моей комнате, пока меня здесь не было».
(68)
«Мы стоим перед зданием с парадной лестницей и колоннадой. Одна половина у него театральная — сцена примыкает к жилым помещениям, и актерам нет необходимости даже выходить из дома, сообщает программка. Вторая половина нежилая, заброшенная, готовая обрушиться в любой момент.
Мой спутник удивленно разглядывает фасад и декорации. Посмотришь направо — там зима, налево — лето в разгаре. Я беру его за обе руки, но этого мало — я сжимаю ладонями его виски и целую в губы. Не надо вправо, ты быстро состаришься. А у нас и так мало времени, ведь тебе шестьдесят, а мне двадцать. Смотри на меня, только на меня. В одном глазу у меня весна, в другом лето, а под языком солнце и луна».
(69)
«Картинная галерея ведет из замка на улицу. Много лестниц — ажурных, металлических, снизу виден сад, но попасть туда невозможно. Портреты владельцев замка, в глазах темно, бархат, пурпур и золото. Таблички утверждают, однако, что это натюрморты восемнадцатого века.
Я знаю, что должна состариться за несколько часов. Мой возлюбленный уже очень стар, высох до костей, по спине поднимается мох. Он подает мне зеркало — так и есть, мое лицо увяло и превратилось в печеное яблоко, глаза ввалились… Я быстро прячу зеркало в карман. Все ясно.