Сомнамбула
Шрифт:
Я улыбнулся в ответ и пересел поближе. Может быть, потому что пожалел ее, не знаю. Для пущего эффекта ей не хватало таблички на груди с надписью «разбитое сердце». В руках она держала начатую плитку шоколада, которую сразу же протянула мне, не разламывая. От нечего делать я жевал шоколад и мычал что-то обыкновенное о необыкновенной жаре. Потом дошла очередь до короткой биографической справки. Мне понравилось то, как просто она представилась и столь же просто назвала свой возраст. В ней было на удивление мало кокетства. Она отвечала на мои вопросы серьезно, как будто находилась на уроке. Бывшая отличница, наверное. Среди ночи разбуди,
Мы были неуловимо похожи друг на друга. Сейчас вообще много похожих людей, особенно в городах, где легко найти себе пару — по росту, возрасту, цвету волос или привычкам, остальное — в пределах погрешности. Впрочем, я ее ни о чем не спрашивал, и она меня тоже. Никто из нас не стремился немедленно приступать к строительству личной жизни. Достаточно было кого-то, с кем можно съесть на двоих шоколадку или пройтись по набережной летним вечером.
Как всякая несчастная женщина, ставшая несчастной совсем недавно и еще не смирившаяся с этим фактом, она изо всех сил пыталась доказать обратное. Я был заменителем сахара, но ничуть этим не тяготился. Она часто прогуливала меня возле дома, где жил ее бывший возлюбленный. Я догадался по тому, что она как бы невзначай поглядывала на одно и то же окно четвертого или пятого этажа. Вид у нее при этом был самый жалкий.
Мы встречались два-три раза в неделю и только в хорошую погоду. Очевидно, я был ей небезразличен. Я заметил, что она всегда старалась повернуться ко мне правой стороной лица, потому что на левой у нее была оспинка — напоминание о ветрянке и о зеленке, которой она была вымазана с головы до ног лет десять назад. Этот небольшой изъян придавал ее лицу трогательное, немного детское выражение. Если бы я поделился с ней своим наблюдением, то наверняка пришлось бы жениться. Шутки шутками, но признание, скорей всего, произвело бы нечто вроде короткого замыкания и цепочка от и до состояла бы всего из двух колец.
От глупейшего объяснения меня удержала какая-то мелочь. Кажется, дело было в кафе, она сняла туфельку и под столом провела своей ножкой по моей ноге. Милый знак внимания, только ты и я, никто не увидит, никто не узнает. Но я почему-то разозлился. Злость отрезвила меня, я подумал, что ты никогда бы так не сделала. Куда там — у тебя безупречный вкус, ни тени вульгарности, а с ней мне иногда бывало неловко находиться рядом. Например, если она наслаждалась поп-корном в кино или начинала реветь в опере, когда героиня прощалась со своим возлюбленным через тюремную решетку. Я приохотил ее к этому виду искусства, который как нельзя лучше соответствовал ее несколько театральной и вместе с тем наивной натуре. Душераздирающие оперные либретто должны были вызывать у нее чувство узнавания. В общем, я рассчитывал на катарсис.
Но катарсис так и не наступил. Наши ссоры заканчивались всегда одинаково. Она говорила, что я мрачный тип и начинала плакать, а я молчал, изображая то ли беспомощность, то ли равнодушие. Я ждал, пока ситуация исчерпает себя, и в девяноста девяти случаев из ста это помогало. Она не настаивала на выяснении отношений, по-видимому, из-за их полной бесперспективности. Каждый из нас держал свою половинку таблички «разбитое сердце», мужскую и женскую. Лично я не вижу в этом ничего предосудительного — наличие сердца, даже разбитого, еще не признак слабости. В конце
Но она не читала Пруста. Она свято верила, что надо смотреть в будущее. Примерно так нас и воспитывали все, кому мы подворачивались под руку — семья, школа, институт. Будущее. От этой непроходимой банальности у меня сразу заныли зубы. Я не стал напоминать ей, что ожидает в будущем даже самых распрекрасных женщин. Она рассуждала о том, как чудесна жизнь и как много девушек хороших, среди которых я конечно же найду ту, которую. Я дал ей высказаться. Пока она убеждала меня, что жизнь стоит того, чтобы…
я думал о тебе.
Я хотел бы, чтобы и следующие десять, двадцать, тридцать лет прошли точно так же. Я по-прежнему слышал звук твоего голоса, твой смех, и без труда мог воспроизвести по памяти оттенок твоих волос. Ты была надежно размещена в энграммах моего мозга и навсегда перекодирована в чистые зрительные, слуховые и обонятельные образы. Волшебство удалось. Засыпанная лепестками, ты лежала в склепе, спала и становилась все моложе. У меня в руках был эликсир любви, который каждый раз возвращал тебя к жизни. Мы разговаривали, пили вино, ели шоколад и снова засыпали, обнявшись.
В тот день, после истории с туфелькой, я проводил ее, вернулся домой и лег спать. Я погружался в сон, как осьминог в чернильное облако. Я был кругом прав, и все-таки мне казалось, что я заслоняю ей солнце. За мной волочился какой-то гадкий, мышиный, фиолетовый шлейф. Я определенно был виноват, но в чем?
В конце лета я обнаружил, что способность видеть невидимое усиливается в сумерках. Бродил по аллеям, иногда выходил к дому, в котором ты когда-то жила, или садился на лавочку в нашем школьном дворе и ждал. Знакомые лица, которые попадались то и дело, усиливали ощущение тоювремени. Я был уверен, что ты скоро появишься, и иногда встречал тебя.
Сон, конечно, лучшее лекарство, в том числе и от любви. Засыпая, я возвращался в прошлое, как в море, пронизанное солнечными лучами. Настоящее — там. Сны твердят одно и то же, из года в год, и ты опять стоишь на ступеньках школы, вьется песенка, пританцовывает платье, потом проходящие мимо закрывают дверь и из звуков остается только свист в сирени, и где-то высоко царапает по синему свои точки и тире рейсовый самолет.
Между нашими домами по-прежнему чуть больше ста шагов. Мы живем в сердце авиации, между тремя военными аэродромами. Когда в моей комнате дребезжат стекла, в твоей хихикает книжный шкаф, отбиваясь от невидимой щекотки. Одна и та же ударная волна проходит сквозь нас, выравнивая пульс, одновременно настигая в соседних клеточках воздушного пространства. Я давно перестал различать сон и реальность, особенно теперь, когда они медленно растворяются друг в друге, два встречных потока, образующих вихри, водовороты, тихие заводи у подтопленных мостков.
В реальности я был всего лишь твоим одноклассником, который слонялся под окнами или развлекал твою младшую сестру, пока ты читала книжку, мыла голову или говорила по телефону. Периодически я сталкивался в коридоре с твоим отцом, который, кажется, искренне мне сочувствовал. Однажды, когда ты битый час собиралась в кино, мы даже хлопнули по стаканчику. Помню, он сказал мне примерно то же самое — о хороших девушках. Найди себе другую. Я честно ответил, что пробовал. Он молча покачал головой, допил свой стакан и ушел.