Сомнамбула

Завершнева Екатерина

* * *

Потом появились желтые лужи, крупинки снега на подоконнике, письма и фотографии от девочки с косичками — под зонтиком, в клетчатом беретике, лакированный ботинок прижимает к земле разлапистый кленовый лист — как ты закончила четверть, у нас в классе новый мальчик, я попробую устроить, чтобы его посадили ко мне, обязательно пришли письмо с нового места. Но о чем было писать, если на новом месте снег даже не успевал ложиться на землю, ветры дули отовсюду, из-под ног, из-под полы, из рукавов, и все они были северные. Таня старалась полюбить Север, но у нее не получалось. Она искала в нем что-то свое, близкое, что помогло бы привыкнуть к чужому и незнакомому. Например, булочки с брусникой, которые в школе давали на завтрак. По пути домой она находила в сугробе ее глянцевые веточки, не вмерзающие в зернистый, сладкий наст. Они были живые, зеленые, и зимовали под снегом в ожидании лета.

Мама купила ей сапожки на оленьем меху, которые,

как выяснилось позже, носит все женское население, один и тот же неприметный размер. На снежной дорожке, клубящейся под взмахом небесной метлы, не остается следов, и первый в жизни каблучок исчезает в белом пуху. И если мама укладывает в постель после обеда (только на Севере Таня научилась спать днем), то никогда не угадаешь, утро или вечер подразумевается на часах, показывающих ровно пять.

Аэродром, знаменитое месторождение никеля, полярное сияние. В остальном город был лишен подробностей, разбиваясь на копии в каждом дворе, словно в кусочках зеркала, а улицы, повторяя страницы прописей, сохраняли одинаковый наклон деревьев, которые нигде не выходят за верхнюю линеечку. Весенние водосточные трубы неправдоподобно молчали, за зиму из них выдувало все звуки. Каникулы медленно тянулись в темном зале кинотеатра под шуршание фантиков; на рябом экране мелькали мультяшки, проектор жужжал, перебивая приторно-детские голоса за кадром, и она смотрела на радужные пылинки, беззвучно танцующие в квадратном луче.

* * *

«У Тани — новая фантазия. Не перестаю удивляться, как быстро она сочиняет, прямо на ходу. Оказывается, перед отъездом она побывала в гостях у какой-то тети Розы, которая живет в нашем доме. Ох. В нашем бывшемдоме. Был солнечный день, на столе лежала книга сказок (вот эта), пирог с орехами и лимонной корочкой, а на подоконнике — подумать только — корзинка с расписными яйцами. Она спросила — наверное, яйца деревянные, игрушечные? Тетя Роза улыбнулась и ответила: „Это к празднику. Разве ты не знаешь, какой сегодня день?“ Я-то знаю, но почему-то ей никогда не говорила. Когда я была маленькой, моя бабушка тайком от матери пекла куличи, красила яйца и раздавала их детям, а мама делала вид, что ничего не замечает. Она была очень прогрессивная женщина и ни во что не верила, кроме крепкой семьи.

Что до подаренной книги, то я точно помню — она досталась нам от соседки, которая раздавала детские вещи. Мы читали ее много раз, до переезда. Там есть одна старая сказка о человеке, который заперся в доме и каждое утро умывался молоком. Его лицо стало белым-белым и все соседи поверили, что он побывал на том свете. Я вспомнила ее потому, что здесь мы все как будто умыты молоком, и город, и люди, и я не знаю, на каком мы теперь свете.

Я так скучаю по нашему дому. Когда я вспоминаю бабушку, чувствую запах корицы. В доме была большая кухня со старым дубовым буфетом, полным всякой всячины. Взрослые знали, что дети лазят в буфет, но все равно оставляли конфеты в нижних ящиках. Дети знали, что взрослые знают, и старались держать себя в руках. Получалось не очень.

Я была тихим ребенком и любила слушать сказки. Бабушка рассказывала мне о цветочной стране, где никогда не кончается лето. Она разводила цветы, но не продавала их, а дарила всем, кому они нравились: знакомым и незнакомым, хорошим и плохим. Последнее, что она попросила меня сделать, — присмотреть за садом. Я присматривала, как могла. А потом мы уехали и обратно больше не вернулись».

Границы заповедников

Между счастьем и сентябрем несомненное родство. Время море в солнечный день одинаково в любом направлении все близко, все движется, все узнаваемо вода сокращает расстояния, прошлое здесь случайный рельеф дна, игра света, но стоит только протянуть руку стайки зеленоватых мальков в разные стороны это невозможно удержать одно длящееся мгновенье когда нет ни времени ни воспоминаний медленно султаны песка в спокойной воде песчинки опускаются на дно. Отпусти разрушится все кроме того что должно остаться с нами или просто остаться ни с кем. Сентябрь счастье это золотой дым в глазах. Жизнь собирается из мгновений счастливой полноты и в ней нет другого времени кроме ранней осени. Может быть потому, что для нас с тобой этот месяц был единственным. В него уже нельзя войти но ни с чем не спутаешь то состояние сентября накрывает с головой как волна и я слышу твой голос с кем бы я не разговаривала

слышу тебя мы легко бываем счастливы каждый в своем потоке ненадолго пересеклись вспыхнули и в центре звездочка которой нет на карте твое прошлое неизвестное мне мое будущее неизвестное никому мы двигались навстречу друг другу наше время раскручивалось разматывалось назад пока каждому не стало по тридцать и мне открылось все что было с тобой но я оставалась в тени я держала в руках черно-белые фотографии в пятнах проявителя на поверхности воды плыли искривляясь год за годом наслаивались изменяя нас обоих с возрастом твое лицо приобрело определенность но тогда оно было другим знакомым и незнакомым удивленным немного растерянным мы скоро расстанемся такие истории не длятся вечно но где бы мы не встретились я узнаю тебя всегда

Вижу, как он идет краем озера, озираясь на путеводную нить потухающего костра. Держит за крыло огромную, еще живую птицу. Разглядывает сквозь граненое стекло последнее солнце, спешащее вниз, навстречу ночи. Огненные диски один за другим закатываются за горизонт и остывают где-то под землей

черные диски, сожженные дни, ушедшее лето, уже прожитое, уже ничье. Октябрь заглядывает сквозь слепое оконце, но он отмахивается, когда его спрашивают о планах на будущее. Он всегда посмеивается, и я даже теперь не решаюсь сказать ему «ты». Слова не поднимаются выше колена и волнуются под ногами у нас обоих, путаются без дела — уймись, говорю я себе, ничего и никогда. Не произойдет. Мы — разлученные близнецы,

один только что вернулся на землю, другой не сделал в жизни ровным счетом ничего и вот

я еду на юг, где ночное солнце светит из-под воды, сверкающий пирс и тени длинные до самого горизонта.

Навсегда моим останется тот день, когда я выбралась из комнаты, заваленной до подоконника рабочими обязанностями, журналами, отчетами. Конец учебного года, наскоро накрытый стол, давно пора расходится, но вдруг начинаются разговоры за жизнь

помедлить, прежде чем сорваться в отпуск, чтобы оставить их на мели, размахивающих белыми флагами, распоряжениями начальства

посиди тут еще минут десять и уже с сожалением

как они без тебя в жару

снова отчеты журналы и расписание на следующий год

а я завтра к вечеру буду

далеко далеко

дым — я подумала — откуда в воздухе солнечный дым, когда на календаре середина лета

песочницы, полные детей, мороженое нарасхват, и всю ночь вентилятор

гудение остывающих плит, будильник, который непременно опоздает к рассвету

вспоминаю — ну конечно же — шампанское, символический залп в честь дружного коллектива. В нем-то и находилось — под давлением до поры до времени — объяснение неожиданных перемен показателя преломления воздушной, слегка загазованной городской среды. Никто не знает

что сегодня он помахал мне рукой — да-да, действительно — и шампанское тут же улетучивается, а я внезапно оказываюсь в вагоне метро, равномерно заполненном золотым сиянием. Ему было, как всегда, в другую сторону, но он стоял на углу, пока я не скрылась за поворотом думая, что я не замечу, он помахал мне рукой.

Ничего не знаю о нем достоверно, кроме тех чисел, которые ежегодно обозначают другой возраст — и все тот же, поскольку мне неизвестно, много это или мало

в любом случае так далеко, что у него есть право передразнивать мои рассуждения о времени и природе вещей. Как будто ему невдомек, зачем я каждый раз распускаюсь как подтаявшее масло в глубокомысленных тезисах о-том-о-сем, потому что нет другой дороги, чтобы приблизиться к человеку, превратившему жизнь в игру ума. Шахматы: я бы сыграла, но увы. Позор неминуем. Наши языки не совпадают по всем точкам и клеточкам жизненного пространства. Доказано.

Мы никогда не научимся разговаривать друг с другом. О важном или неважном, о планах или чувствах, все равно. Наше общее всегда между слов, оно едва-едва показывалось во время случайных пауз, которые обычно заканчиваются чем-то вроде «так-то вот», цирковыми трюками вилки или носового платка в руках, которые не участвуют в разговоре и давно от него устали. Фраза путается в знаках препинания, говорящий отворачивается и долго смотрит в угол, уже занятый ножкой стола. Мы рядом, мой стол у окна, его — чуть в глубине, иногда сталкиваемся в коридоре, иногда вместе пьем кофе, и у нас совершенно неравное общественное положение, я — новичок, он — звезда