Сон №9
Шрифт:
– Я знал, что ты вернешься. Поэтому и не стал тебя догонять. Хочешь отыграть?
– Я предпочел бы, чтобы ты просто снял ее и отдал.
– И в чем же здесь интерес?
– Никакого интереса. Но это моя кепка.
Оценивающий взгляд.
– Верно.– Он с поклоном преподносит ее мне.– Без обид. Сегодня я сам не свой.
– Ничего. Спасибо, что спас мою кепку.
– Он улыбается честной улыбкой:
– Пожалуйста.
– Мой шаг:
– Итак, э-э, насколько она теперь опаздывает?
– А когда «опоздать» переходит в «кинуть»?
– Не знаю. Часа через полтора?
– Тогда эта стерва меня форменным образом кинула. А мне пришлось заплатить за этот стол до десяти.– Он тычет кием.– Разыграем несколько рамок, если ты не занят.
– Я не занят. Но
– Сигарету за партию ты можешь себе позволить?
Я в какой-то мере польщен, что он принимает меня настолько всерьез, что предлагает сыграть с ним в пул. Все, чем я располагал по части компании, с тех пор как приехал в Токио, были Кошка, Таракан и Суга.
– Конечно.
Юдзу Даймон – студент последнего курса юридического факультета, уроженец Токио и лучший игрок в пул, какого я когда-либо встречал. Он в самом деле великолепен. На прошлой неделе я посмотрел «Игрока в бильярд» [51] . Даймон мог бы разделать героя Пола Ньюмена под орех. Из вежливости он позволяет мне выиграть пару партии, но к десяти часам выигрывает семь следующих подчистую, отточенным стилем, с разворотами на 1800 и ударами с наскока. Мы сдаем кии и садимся выкурить свои трофеи. Моя пластмассовая зажигалка сдохла: огонек пламени со щелчком вылетает из-под большого пальца Даймона. Красивая вещь.
51
Оригинальное название «The Hustler», режиссер Роберт Россен, 1961 год; сценарий Сидни Кэрролла (отца писателя Джонатана Кэрролла) по одноименному роману Уолтера Тивиса-мл.
– Платина,– говорит Даймон.
– Должно быть, стоит целое состояние.
– Мне ее подарили на двадцать лет. Тебе надо больше тренироваться.– Даймон кивает в сторону стола.– У тебя меткий глаз.
– Ты говоришь, как мой школьный учитель физкультуры.
– Брось. Послушай, Миякэ, я решил, что суббота обязана компенсировать мне этот облом. Что скажешь, если мы пойдем в бар и снимем девчонок?
– Э-э, спасибо. Я лучше пойду.
– Твоя подружка никогда не узнает об этом. Токио слишком велик.
– Да нет, дело совсем не в…
– Значит, женщина тебя сейчас не ждет?
– Не то чтобы на самом деле, нет, но…
– Не хочешь же ты сказать, что ты – голубой?
– Насколько я знаю, нет, но…
– Тогда ты дал обет воздержания? Ты член какой-нибудь религиозной секты?
Я показываю ему содержимое своего бумажника.
– Ну и что? Я предлагаю оплатить все расходы.
– Я не могу принимать от тебя подачки. Ты и так уже заплатил за стол.
– Ты не будешь принимать от меня подачки. Я же говорил тебе, что собираюсь стать адвокатом. Адвокаты никогда не тратят собственных денег. У моего отца есть счет на представительские расходы, на котором лежит четверть миллиона иен, которые нужно истратить, или бюджет его департамента будет подвергнут пересмотру. Так что, видишь, отказываясь, ты ставишь нашу семью в трудное положение.
Крупная сумма.
– И так каждый год?
Даймон видит, что я говорю серьезно, и разражается смехом:
– Каждый месяц, дурень!
– Принимать подачки от твоего отца еще хуже, чем от тебя.
– Слушай, Миякэ, я всего лишь предлагаю выпить пару кружек пива. Самое большее, пять. Я не пытаюсь купить твою душу. Брось. Когда у тебя день рожденья?
– Через месяц,– вру я.
– Тогда считай, что я заранее делаю тебе подарок.
Санта-Клаус работает за барной стойкой, красноносый Олененок Рудольф появляется из туалета с метлой в руках, а эльфы в колпаках обслуживают столики. Я наблюдаю, как под потолком танцуют снежинки, и покуриваю «Мальборо», зажженную Девой Марией. Юдзу Даймон барабанит пальцами по столу в такт психоделическим рождественским песнопениям.
– Это место называется «Бар веселого Рождества».
– Но сегодня девятое сентября.
– Здесь каждый вечер двадцать пятое декабря. Это то, что мы называем детской забавой.
– Возможно,
– Ты более чем наивен. В каком веке застряла эта твоя Якусима? Стерва кинула меня. Я знаю. Мы с ней договорились. Если бы она хотела прийти, она пришла бы. А теперь я одинок, как новорожденный младенец, и на нее мне наплевать. Наплевать. Но – только не оборачивайся сразу – кажется, прибыл наш утешительный приз. Вон там, в уголке между камином и елкой. Одна в кофейной коже, другая в вишневом бархате.
– Они выглядят как модели.
– Модели для чего?
– Такие на меня дважды не посмотрят. И разу не посмотрят.
– Я обещал оплатить твою выпивку, но не ублажать твое эго.
– Я это и имею в виду.
– Чушь.
– Посмотри, как я одет.
– Мы скажем, что ты роуди [52] какой-нибудь группы.
– Я даже за роуди не сойду.
– Мы скажем, что ты роуди у «Металлики».
– Но ведь мы же с ними не знакомы.
Даймон закрывает лицо ладонями и хихикает:
52
Техник или администратор у гастролирующей группы.
– Ах, Миякэ, Миякэ. Для чего, ты думаешь, созданы бары? Ты думаешь, людям нравится платить астрономические цены за дрянные коктейли? Допивай свое пиво. Чтобы внедриться в расположение противника, понадобится виски. Никаких возражений! Взгляни на ту, что в бархате. Представь, как ты зубами развязываешь шнуровку корсажа или что там на ней надето. Ответь просто «да» или «нет»: ты ее хочешь?
– Кто бы не захотел, но…
– Санта! Санта! Два двойных «Килмагуна»! Со льдом!
– Итак, после изнасилования,– как только мы садимся за смежный столик, Даймон начинает говорить в полный голос,– их мир разбит вдребезги. Разрушен до основания. Она перестает есть. Обрезает телефон. Единственная вещь, к которой она проявляет какой-то интерес,– это видеоигры ее покойного сына. Когда мой друг утром уходит на работу, она уже сидит, согнувшись над пистолетом, и пускает мужчин в расход на своем шестнадцатидюймовом «Сони». Когда он возвращается, она и бровью не ведет. Кастрюли так и стоят на столе – ей плевать. Бахбахбах! Перезагрузка. Здесь, в реальном мире, полиция бросила это дело – сексуальные домогательства ночью, на пустынной горе? Забудьте об этом. Большинство мужчин просто не может понять, как подобное может… Иногда наш пол просто приводит меня в отчаяние, Миякэ. Итак. Проходит девять месяцев. Он сходит с ума от беспокойства – помнишь, каким идиотом он выглядел, когда ты вернулся со своей битловской тусовки. В конце концов он обращается за советом к психиатру. «Так или иначе,– выдает тот свое заключение,– ей необходимо вернуться в общество, иначе она рискует погрузиться в состояние трудноизлечимого аутизма». А познакомились они, играя в университетском оркестре: она была ксилофонисткой, он – тромбонистом. Итак, он покупает два билета на «Картинки с выставки» [53] и уговаривает ее пойти, пока она не соглашается. Сигарету?
53
М. Мусоргский, фортепианный цикл 1874 года.
Я мог бы поклясться, что, когда мы садились за этот столик, на нем была пепельница.
– Извините.– Даймон наклоняется к Кофе.– Можно?
– Конечно.
– Огромное спасибо. Вечером перед концертом она принимает успокоительное, они одеваются, идут поужинать при свечах в шикарный ресторан, потом занимают свои места в первом ряду. Играют трубы. Ну, знаешь…– Даймон выдувает вступительные такты.– И она застывает. Ногтями впивается ему в бедро. Ее глаза стекленеют. Ее бьет дрожь. Отбросив приличия, он выводит ее из зала, пока у нее не началась истерика. В фойе она объясняет, в Чем дело. Музыкант-ударник – в оркестре – она клянется могилой своих предков, что это он ее изнасиловал.