Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни
Шрифт:
Мне нравилась дождливая погода. Если начинал накрапывать дождь, а у меня на ногах были матерчатые тапочки, даже в середине зимы я снимал обувь и носки под предлогом, что не хочу их промочить, и шел по улице босиком. Но самое замечательное развлечение начиналось после сильного дождя улицы были затоплены, во многих местах из переполненных сточных канав фонтаном била вода, никто не мог никуда пройти, я же специально заходил босиком в самые глубокие места. Если уровень воды в реке повышался, то вниз по течению несло большие деревья, мебель, тыквы и другие предметы, и я спешил на мост, пересекающий реку, чтобы на все это поглазеть. Там уже были люди, которые, обвязав себя длинной веревкой, сидели на предмостье, смотрели на воду и ждали. Заметив, что поток несет большой
В апреле, если моросил небольшой дождь, в горах, на межах, разделявших рисовые поля, буквально повсюду стрекотали сверчки, и от такой радости можно было сойти с ума. В эту пору учеба в школе казалась еще более скучной, я не мог усидеть на месте, приходилось пускать в ход все средства, лишь бы прогулять занятия и убежать в горы ловить сверчков. Если не во что было их посадить, первого пойманного я держал в одной руке, а второй рукой ловил следующего, и держал, пока не слышал стрекот третьего. У нас сверчки появляются дважды в год, весной и осенью. Весной большинство из них прячется в траве на илистых полях; осенью их можно найти в трещинах скал или в разбросанном рядом с домом щебне. Теперь, когда сверчки сидели в слое грязи, если в каждой ладони у меня уже было по одному, я всегда мог выгнать третьего, и, если он был крупнее, чем пойманные ранее, выпустить одного и освободившейся рукой схватить нового, повторяя это снова и снова, чтобы за целый день поймать только двух сверчков. Около трех часов дня, когда белый дым от очагов окутывал крыши домов, а на улицах начинали звенеть колокольчики продавца керосина, я со всех ног бежал в мастерскую к старому столяру, резчику по дереву, и взволнованно сообщал:
«Мастер, мастер, я сегодня поймал настоящего чемпиона!»
Плотник притворялся, что его это совершенно не интересует, и, не глядя на меня, возясь со своими инструментами, говорил: «Так не пойдет, нужно проверить в бою».
Я предлагал: «Если проиграет, я буду вместо вас точить ножи, годится?»
«Нет, только не это! Ты в прошлый раз, когда точил, испортил мне стамеску».
Это было справедливо. Испортив стамеску, я не мог настаивать на том, чтобы точить нож. Я предлагал:
«Мастер, тогда одолжите мне глиняный горшок, а я сам проверю, кто из этих двоих лучше, хорошо?»
Я говорил это самым дружелюбным тоном, чтобы он обратил на меня внимание, потому что, если он не согласится, это поставит меня в тупик.
Подумав немного, плотник нехотя отвечал: «Если я дам тебе горшок, ты отдашь мне неудачника в качестве платы за аренду».
Я охотно соглашался: «Договорились!»
Только тогда он отрывался от инструментов и великодушно давал мне глиняный горшок, и у меня в мгновение ока оставался только один сверчок.
Видя, что пойманные мной сверчки не так уж плохи, плотник предлагал: «Давай сыграем. Если выиграешь, я одолжу тебе горшок на целый день, если проиграешь, ты отдашь мне этого сверчка. Справедливо?»
Это было именно то, чего я хотел, и я соглашался: «Справедливо!» Плотник на минуту заходил в мастерскую, выносил своего сверчка и подсаживал к моему, чтобы они дрались. После нескольких схваток мой, естественно, проигрывал.
Как правило, его сверчок оказывался тем, которого я проиграл ему накануне.
Видя, что я расстроился, узнав
«Дружище, приходи завтра! Иди подальше в поле и обязательно поймаешь сверчков получше. Приходи завтра, приходи завтра».
Я ничего не отвечал и, грустно улыбаясь, выходил из мастерской и шел домой.
Пробегав целый день по размокшим от дождя полям, я возвращался домой обычно весь в грязи, и родные конечно же с первого взгляда все понимали. Излишне повторять, что, по заведенному порядку, я снова должен был стоять на коленях, пока горела палочка благовоний, а затем меня запирали в пустой комнате, не разрешали плакать и не давали есть. Однако старшая сестра, естественно, все-таки приносила мне еды. Съев тайком принесенную мне еду, я засыпал, обессиленный от усталости, в пустой и холодной комнате, где сновали крысы. Как я потом оказывался в своей кровати, я никогда не понимал.
Хотя меня наказывали и дома, и в школе, я все равно прогуливал, когда мне этого хотелось, и совершенно не испытывал страха перед наказанием.
Иногда, прогуливая уроки, я просто поднимался в горы, чтобы украсть из чужого сада сливы или мушмулу. Когда хозяин, схватив длинный бамбуковый шест, с проклятиями устремлялся за мной, я со всех ног пускался наутек, а отбежав подальше, поедал украденные фрукты и распевал народные песни, чтобы позлить его. Хоть я и был маленький, однако бегал очень быстро, мог проскользнуть в любую щель, и никто бы меня не поймал — это было интересно, я наслаждался такими выходками.
Если я не прогуливал занятий, в школе меня наказывали меньше, чем одноклассников. Я не был прилежным учеником, но у меня всегда получалось ответить урок, когда надо было читать наизусть. Я несколько раз пробегал глазами текст в последний момент, а потом умудрялся прочитать наизусть, не пропустив ни слова. Очевидно, из-за этой не бог весть какой способности ко мне не относились как к плохому ученику, что только усиливало мое презрение к школе. Дома не понимали, почему я не хочу хорошо учиться, ведь у меня есть способности, а я не понимал, почему они хотят только одного, чтобы я хорошо учился, и не позволяют мне играть. Сам я всегда считал учебу слишком легкой — что такого необыкновенного в запоминании иероглифов? Мне были интересны другие люди, чье обычное поведение было таким необычным. Почему мулу, вращающему жернов, нужно закрыть глаза? Почему раскаленный докрасна нож твердеет при погружении в воду? Как резчик превратил кусок дерева в статую Будды, и как у него получилось нанести такой тонкий слой золота? Как мальчик-подмастерье в кузнице проделал такое круглое отверстие в листе меди и вырезал узоры так симметрично? Таких загадок было очень много.
Жизнь была наполнена вопросами, на которые я должен был сам найти ответы. Я так много хотел знать и так мало знал, что иногда падал духом. И именно поэтому дни напролет бродил, осматриваясь, прислушиваясь, нюхая — запах мертвой змеи, гнилой травы, тела мясника, запах печи для обжига глиняной посуды после дождя — хоть в то время я не мог эти запахи передать словами, я легко узнавал и различал их. Крик летучих мышей, вздох быка, когда мясник перерезал ему горло; шипение больших желтобрюхих полозов, прячущихся на обочинах полей; тихий всплеск рыбы, что прыгает ночью в реке, — все звучало по-разному, и все это я отчетливо помнил. Когда я возвращался домой, ночами мне снились необыкновенные яркие сны. Даже сейчас, почти двадцать лет спустя, такие сны мешают мне спать и возвращают в пространство моего прошлого, уносят в мир фантазий.
Мир, открывавшийся передо мной, был достаточно широк, но, похоже, мне нужны были еще более широкие просторы. Знания, полученные в первом мире, я должен был применить во втором. Мне приходилось сравнивать, чтобы отличать хороших людей от плохих. Меня влекло неизведанное, я хотел своими глазами увидеть множество вещей и событий и понять их смысл, расспрашивая других или используя собственное воображение. Поэтому когда я мог пропустить школу, — я ее пропускал, когда не мог — мечтал об этом.