Сон-трава. Рассказы
Шрифт:
Оказываюсь посреди теплого незнакомого дома. Потрескивают дрова, за столом пьют чай, здороваюсь, пытаюсь улыбнуться, но от мороза застыло лицо. Похоже, никто не удивлен, наверное, здесь каждый день появляются какие-то люди.
Сознание плывет, как будто минутой раньше приземлилась на звездолете и еще не стряхнула космическую пыль с серебристого скафандра. Сажусь на низкую лавочку возле печки. Так не бывает.
Что первое надо сделать поутру, когда ты проснулась в горах, в Сибири, на дворе минус тридцать и окна в остывшем за ночь доме еще не растаяли? Само собой встать
Откуда? «А там, выйдешь за дальнюю ограду в конце огорода, спустишься с пригорка в лес, пройдешь по речной наледи, увидишь – возле упавшей пихты незамерзающий родничок. Возьми ковшик, без него не набрать. И да, валенки вон надень, а то снега местами по пояс. Ну и коромысло, конечно, оно у двери в сенях».
Дом той самой Киры, куда я вчера добралась, принадлежит творческим знаменитостям, которые сейчас в отъезде. Это крепкая деревенская изба, слегка измененная в нечто напоминающее творческую студию. Сейчас тут зимует приятельница знаменитостей пианистка Алена с сыном Богданом, и у них каждый день гости.
Алена варит Богдану пшенную кашу и попутно мне объясняет дорогу к роднику.
– Богдан, каша на столе, я тебя жду!
– Алена, я не буду пшенную кашу, я же говорил. Ты обещала принести от бабы Капы творога, сделать сырники.
– Богданчик, что ты предлагаешь? Она велела мне прийти, когда закончится рождественский пост.
Этот диалог доносится до меня уже в сенях. Рассудительному Богдану скоро семь. Он всех называет по имени, включая свою маму, особо интересным гостям подбирает новые имена. Он мне сразу понравился.
Пшенная каша, сырники – запредельно. Я шагаю по заснеженному огороду с коромыслом на плече и гремлю пустыми ведрами. Ну что, сестры и братья, доброе алтайское утро!
По первости расплескала из ведер почти всю воду на обратном пути. Вернулась, набрала заново. Обронила ковшик, снова возвращаюсь, веду поиски в снегу. Крепкий мороз и коромысло – нет лучше практики на осознанность. Валенки – гениальная обувь, единственное, что сейчас не замерзло – ноги.
Пока меня не было, в доме появились первые гости. Краснощекий бородатый парень метко рубит топориком щепки. Поставила ведра, наблюдаю.
– Печку топить умеешь, щепки сама настругаешь? – интересуется парень.
– Да как сказать… – мои мысли возвращаются к пшенной каше.
– Понятно, тогда учись, есть свои хитрости, пробуй, я скоро вернусь.
Бодро хлопает дверью, и вот уже скрипят по утреннему снегу его шаги. Освоить быстро топор, однако, потруднее коромысла. Плоховато получается. Благо много бересты. Вот-вот должны затрещать дрова.
А дым-то откуда? Алена выбегает из комнаты с испуганными глазами, быстро открывает печную заслонку. Понимаю, что оплошность непростительная. Виновато улыбаюсь. Про пшенную кашу можно забыть, Алена пошла мыть маленькую кастрюлю.
Хлопает дверь в сенях, с мороза заходят новые гости. Мне нравятся эти лица. Краснощекий парень держит в руках чудесный румяный хлеб. Гости рассаживаются за столом. Кто-то достает баночку с вареньем, появляются сухари, сахар, вскипевший чайник.
Алена зовет меня:
– Пойдем, поможешь лепешки раскатывать.
«На две деревни одна пекарня. Володя на пекарне помогает дрова колоть, ему с утра горячую булку выдают, а он с нами делится». Алена подвязывает волосы косынкой, споласкивает тонкие музыкальные пальцы под железным рукомойником и принимается за тесто. Почему здесь кирпич белого хлеба булкой называют? Булка же это что-то сладкое.
– Мне мешок муки по случаю перепал, – она быстро лепит шарики из теста и передает мне. – Топленое масло и молоко я достаю только для Богданчика. Недавно картошка в погребе окончательно замерзла. Этот дом до того холодный, дрова уже на исходе, а только начало января.
Алена ушла к гостям. Тесто непослушно липнет к рукам. Воды в утренних ведрах осталось на самом дне. Так быстро? Хочется выдохнуть и пойти пройтись. Снова посмотреть на высокие скрипучие пихты, склоненные над родником. И опять увидеть этот невозможно синий цвет неба и снега в тени. А потом спрятаться за печной стенкой в дальней комнате. И только хорошая книга в полной тишине. Ну и парочку сырников. Роскошь. Покруче даже горячего хлеба из пекарни.
Все имена сходу не запоминаю. А вот и вчерашняя моя проводница на лыжах. Разговорам нет конца. Когда открывается дверь, в натопленный дом врывается ненадолго морозный пар. У порога потрепанный веник, которым сметают с обуви снег. Угол за печкой завален тулупами, куртками, валенками, их некуда ставить и вешать. Хрипло лает хромой Нагор.
Оконные стекла окончательно растаяли. Дом сделался теплый, а мои пригоревшие лепешки все съедены. Вместе с протертой черемухой, которая оказалась твердой и терпкой.
Не могу отвести взгляд от окна. Там просто лес, просто солнце. Оно медленно утопает в хвойной глубине. Я напилась травяного смолистого чаю. Прошлое прямо на глазах отслаивается от меня, как та штукатурка от стены. Куда я бегу, зачем, от кого…
Снова иду с коромыслом за водой. Молодая луна лучше всяких фонарей освещает тропинку. Еще пару раз и не разолью ни единой капли. Мой первый алтайский день похож на вечность, никак не заканчивается.
Слипаются глаза. Сижу в полутемной комнате за печкой, где Алена мне выделила кровать. Еще долго доносится разноголосица, скрипят половицы, сопит чайник. Слышу отдаляющиеся шаги последних припозднившихся гостей. Дом наконец делается одним с тишиной.
Оказывается, тишина гудит. Словно гигантская невидимая турбина. В вихре этой тишины вращаются и перемешиваются истории, меняя свои направления, наталкиваясь друг на друга, взрываются, клокочут, исчезают. Неизменны только звезды. Безмолвно глядят сквозь морозное окно старого дома. И переливаются.
Доча
Узнаю твой голос
В пении кукушки
Еще один день – с горами наедине.