Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL.
Шрифт:
— Ведь и вправду Царевна Душистых трав! — воскликнула Ли Вань и взяла стихотворение Баоюя.
Окрасила ласково двери Осенняя бледность и свежесть, Встряхнулась седьмая из веток [265] , И вазу наполнила снежность. Тай-чжэнь из бассейна выходит… А ты — ее тень ледяная. Душа твоя, словно у Си-цзы, Трепещет, нефритом сияя. Нет, ветер под утро не сдунул Печали столикой и тяжкой, Следы265
Встряхнулась седьмая из веток… — То есть весь куст, до самой высокой ветки, усыпан белыми цветами.
— Лучше всех сочинила Таньчунь! — заявил Баоюй, когда Ли Вань кончила читать. Однако Ли Вань отдала предпочтение Баочай.
— Стихи сестры Баочай самые выразительные, — сказала она и стала торопить Дайюй.
— Разве все уже окончили? — спросила Дайюй.
— Все.
Дайюй взяла кисть, единым духом написала стихотворение и бросила на стол. Ли Вань принялась читать:
Сянцзянский полог [266] не задернут, Проход в двери полуоткрыт, Разбитый лед — земле убранство, А вазу красит лишь нефрит.266
Сянцзянский полог — бамбуковый полог из области Сян (в нынешней провинции Хунань), которая славилась изделиями из бамбука.
Едва Ли Вань закончила, как Баоюй не выдержал и стал громко выражать свое восхищение:
— И как только она сумела так придумать!
Ли Вань продолжала:
Возьму тайком бутончик груши, — Бегонии в ней белой — треть, Зато в душе у дикой сливы Возможно всю ее узреть! [267]— Сколько глубокого чувства в этих строках! — закричали все. — Замечательно!
Святыми лунных дебрей, видно, Рукав твой белый был расшит, Ты — дева грустная в покоях, Что, вся в слезах, одна скорбит… Нежна, застенчива… Кому же Хотя бы слово скажешь вслух? Ты к западным ветрам склонилась [268] . Уж скоро ночь. Закат потух.267
Возьму тайком бутончик груши… — Здесь белая бегония сравнивается с расцветающими в разгар весны белыми цветами груши, но холодностью своею, по разумению поэта, бутон этот все же ближе к цветам мэйхуа, распускающимся еще при снеге.
268
Ты к западным ветрам склонилась… — то есть отрешилась от земных радостей.
— Это стихотворение самое лучшее! — в один голос заявили все.
— Если говорить об утонченности и оригинальности, не возражаю, — сказала Ли Вань, — что же касается глубины мысли, оно несомненно уступает стихотворению Царевны Душистых трав.
— Суждение вполне справедливое, — согласилась Таньчунь. — Фее реки Сяосян присуждается второе место.
— Самое неудачное — это стихотворение Княжича, Наслаждающегося пурпуром, — заявила Ли Вань. — Вы согласны?
— Ты совершенно права, — подтвердил Баоюй. — Стихи мои никуда не годятся. А вот стихи Царевны Душистых трав и Феи реки Сяосян следовало бы
— Не вмешивайся, будет так, как я решила, — оборвала его Ли Вань, — а если еще кто-нибудь об этом заведет разговор, оштрафуем.
Баоюю ничего не оставалось, как замолчать.
— Собираться будем второго и шестнадцатого числа каждого месяца, — продолжала Ли Вань. — Задавать темы и рифмы позвольте мне. Можно устраивать и дополнительные собрания, хоть каждый день, если на кого-нибудь вдруг снизойдет вдохновение, я возражать не стану. Но второго и шестнадцатого все должны непременно являться.
— А название какое будет у общества? — спохватившись, спросил Баоюй.
— Слишком простое — неоригинально, — заметила Таньчунь, — слишком вычурное тоже нехорошо. Лучше всего назвать его «Бегония». Ведь именно о ней наши первые стихи! Быть может, название несколько примитивно, зато соответствует действительности.
Никто не стал возражать. Поболтав еще немного, они выпили вина, полакомились фруктами и разошлись кто домой, кто к матушке Цзя и госпоже Ван. Но об этом мы рассказывать не будем.
А сейчас вернемся к Сижэнь. Она никак не могла догадаться, что за письмо получил Баоюй и куда ушел вместе с Цуймо. Вдобавок появились женщины с двумя горшками бегонии. Сижэнь еще больше изумилась, стала расспрашивать, откуда цветы, и ей рассказали.
Сижэнь велела оставить цветы, попросила подождать в передней, а сама пошла во внутренние покои. Там она отвесила шесть цяней серебра, взяла три сотни медных монет и, когда вернулась, вручила все женщинам, наказав:
— Серебро отдайте слугам, которые принесли цветы, а медные монеты возьмите себе на вино.
Те встали и, улыбаясь, поблагодарили Сижэнь, но деньги взяли лишь после настоятельных уговоров.
— Дежурят ли у ворот вместе с вами мальчишки? — спросила Сижэнь.
— Дежурят, их четверо, — ответила одна из женщин. — Это на случай, если кто-нибудь из них понадобится господам. Может быть, у вас будут какие-нибудь приказания, барышня? Скажите, мы передадим слугам.
— У меня? Приказания? — улыбнулась Сижэнь. — Тут второй господин Баоюй хотел послать подарки барышне Ши Сянъюнь. Так что вы пришли кстати. Передайте слугам, чтобы наняли коляску, и возвращайтесь за деньгами. Только сюда слуг не присылайте — незачем.
— Слушаемся! — почтительно ответили женщины и удалились.
Сижэнь вернулась в комнату и хотела сложить на блюдо подарки для Сянъюнь, но каково же было ее удивление, когда она увидела, что блюдо исчезло.
— Вы не знаете, куда подевалось агатовое блюдо? — спросила Сижэнь у служанок, занятых вышиваньем.
Служанки изумленно переглянулись.
— Кажется, на нем отнесли плоды личжи третьей барышне Таньчунь, — промолвила наконец после длительного молчания Цинвэнь, — не знаю только, где оно сейчас.
— Разве мало в доме всевозможных блюд, — недовольным тоном заметила Сижэнь, — зачем было брать именно это?!
— Я тоже так говорила, — сказала Цинвэнь, — но уж очень красиво выглядели на этом блюде сложенные горкой личжи. Третьей барышне, видимо, так понравилось, что она вместе с фруктами оставила у себя и блюдо. Поэтому нечего беспокоиться! Кстати, две вазы, которые взяли недавно, тоже еще не принесли! Они стояли вон там, наверху.
— Ах, — воскликнула Цювэнь. — С этими вазами связана весьма забавная история. Наш господин, уж если вздумает выказать родителям уважение, непременно перестарается. Однажды, когда распустились цветы корицы, он сломал две ветки и хотел поставить в вазу, но тут вдруг подумал, что недостоин первым наслаждаться цветами, которые распускаются в саду, налил воды в обе вазы, в каждую поставил по ветке, одну вазу велел взять мне, вторую взял сам, сказав при этом, что цветы надо отнести матушке Цзя и госпоже. Я даже не представляла, что благодаря чувству сыновней почтительности, которое вдруг появилось у нашего господина, мне так повезет! Старая госпожа обрадовалась цветам и говорит своим служанкам: «Вот как Баоюй почитает меня, вспомнил, что я люблю цветы! А меня упрекают в том, что я его балую!» Вы же знаете, старая госпожа не очень-то меня жалует, но в тот раз растрогалась, велела дать мне денег, сказала, что жалеет меня, потому что я такая хилая и несчастная! В общем, привалило мне счастье! Деньги — что, главное, я удостоилась такой чести!.. Когда мы пришли к госпоже, вторая госпожа Фэнцзе и наложница Чжао рылись у нее в сундуке с платьями. Госпожа решила раздать служанкам все, что носила в молодости. Едва мы вошли, все залюбовались цветами. А вторая госпожа Фэнцзе принялась восхвалять почтительность Баоюя, его ум и находчивость — наговорила и что есть, и чего нет. Просто ей хотелось польстить госпоже и посрамить ее завистниц. Госпожа осталась очень довольна и подарила мне два почти новых платья. Но не в этом дело, платья мы получаем каждый год, гораздо важнее, что я удостоилась милости госпожи.