Сон в начале тумана
Шрифт:
Когда разносили подарки, в каждой яранге Орво, Армоля и Джона встречали с радостью и старались угостить. Люди жили по-разному. Были и вовсе бедняки, У которых покрышки яранг были рваные, а пологи представляли собой полусгнившие лохмотья оленьих шкур.
В одной яранге жили два старика. Полуослепшие и грязные, они ползали в зловонном и грязном чоттагине. Посреди стояла деревянная лохань, из которой одновременно ели собаки и старики.
Вопросительно взглянув на Орво, Джон заметил смущение на его лице и спросил:
— Разве нет никого, кто бы мог помочь этим несчастным?
— У них нет родни, — сказал Орво. —
Уже на улице, по дороге в другую ярангу, Орво сказал:
— Им давно надо уходить за облака. У нас такой обычай: если человек уже не может прокормить себя или начинает приносить меньше, чем стоит его жизнь, он по своей доброй воле уходит за облака. Но у Мутчина и Эленеут вышло так, что сыновья их, которые могли помочь им уйти в другой мир, уже умерли. Теперь некому совершить обряд, и старики будут маяться, пока не угаснут.
— Как жестока жизнь! — не сдержался Джон.
— Да, — согласился Орво. — Не повезло старикам. Были бы живы сыновья, они бы не мучились и уже жили в ином мире.
Снег выпал неожиданно. Три дня кряду лил беспрерывный мелкий дождик, а в одно утро вдруг превратился в снегопад. Сначала снежинки таяли на черной земле, но их было так много, что к полудню земля была покрыта пушистым снежным ковром, и Энмын с побелевшими ярангами и холмиками мясных ям неожиданно обрел праздничный веселый облик.
Ранним утром Яко разбил ковшиком лед в ведре и удивленно произнес:
— Затвердела вода!
А отяжелевшая Пыльмау сказала:
— Зима пришла.
По первому снегу Джон начал учиться управлять упряжкой. За лето собаки разжирели и обленились. Некоторые вообще забыли дорогу к дому, и их приходилось разыскивать по всему селению. Дело осложнялось еще и тем, что Джон их не знал «в лицо», и Пыльмау бегала вместе с ним в поисках.
Когда наконец упряжка была собрана и запряжена, Джон уселся на нарту и храбро крикнул:
— Гу!
Нарта не двинулась с места. Собаки продолжали обнюхивать друг друга, не выразив никакого желания повиноваться команде. Повторив несколько раз «гу», Джон разразился потоком ругательств. Вожак медленно обернулся и как бы с укоризной посмотрел на незнакомого каюра. Пришлось позвать Пыльмау. Она что-то сказала собакам, а потом спокойно и деловито произнесла:
— Гу!
Джон едва успел прыгнуть на нарту. Сделав круг по лагуне и освоив команды «кх-кх» и «поть-поть» — направо и налево, — он направил нарту к яранге. Притормозив и произнеся протяжное: «Гэ-э-э!» — Джон крепко вбил остол в еще неокрепший снег и спросил Пыльмау:
— Что же ты сказала собакам такое, что они сразу же пошли?
— Да ничего такого, — ответила Пыльмау. — Сказала, чтобы слушались тебя, потому что теперь ты им хозяин.
— И все? — с недоверием спросил Джон.
— А что еще им говорить? Теперь они знают, что делать.
Однако на деле оказалось далеко не так. Упряжка упорно не двигалась с места, а вожак выражал полное безразличие к командам Джона. Это была большая лохматая собака с умным задумчивым взглядом. Во взгляде ее было столько презрения к Джону, что он наконец-то не выдержал, схватил бич и дважды огрел собаку. Уселся на нарту и сердито крикнул: «Гу!»
Вожак оглянулся, но пошел.
К вечеру, измученный
— Мау! Я все же заставил их слушаться. Они меня признали своим хозяином.
— Иначе и не могло быть, — сказала Пыльмау, — ведь я им об этом сказала.
В осенние ненастные дни Джон перестроил ярангу. Иногда ему помогали Орво, Армоль и Тнарат. Сейчас это было странное, но удобное жилище. Джон не слепо копировал ярангу Карпентера из Кэнискуна. Карпентер не держал собачью упряжку, а Джону она была нужна, поэтому он расширил чоттагин и разделил его на две половинки: одна — для людей, другая — для собак. Эти половинки отделялись одна от другой невысокой перегородкой, похожей на забор. В предназначенной для людей части стоял грубо сколоченный стол с таким же неказистым табуретом, большой ящик, прислоненный к стене, — шкаф, полки, привязанные к стене обрывками лахтачьего ремня. Каморку свою Джон тоже расширил раза в два. Теперь она превратилась в настоящую комнатку с широкой постелью, устланной отборными белыми оленьими шкурами. Труднее было с отоплением. Пришлось поставить в комнату обыкновенные каменные жирники. Правда, этим достигались сразу же обе цели — отопление и освещение.
В одной стене чоттагина Джон прорезал квадратное отверстие и вставил полупрозрачный пузырь — высушенный и особым образом обработанный для арара желудок моржа. В чоттагине сразу посветлело, и энмынцы приходили в ярангу Джона, чтобы заглянуть в окно.
Полог больших изменений не претерпел. Только в одном углу поблескивал медный рукомойник. Он висел вместо бога удачи, который смущал Джона ироническим выражением деревянного лика и жирным неопрятным ртом, облепленным засохшей жертвенной кровью и жиром. А бог занял место умывальника в чоттагине. Пыльмау сначала возражала против его переселения, но Джон решительно заявил, что богу гораздо приятнее висеть на свежем воздухе, чем в духоте. Что же касается рукомойника, то замерзшая вода может его разорвать.
Приручив упряжку, Джон мог теперь вместе с другими охотниками ездить в тундру. Орво показал, в каких местах охотился на песца Токо, и сказал:
— Теперь это твои места. Можешь пока выложить подкормку, а когда песцовый мех станет белый как снег, поставишь капканы. Я покажу, как это делать.
Для подкормки возили чуть подпортившееся мясо и выброшенные морем звериные туши, которые уже не годились в пищу человеку.
Море еще не совсем замерзло. Переменчивый ветер то отжимал ледяное крошево от берега, то снова пригонял, и в бурные ветреные ночи на яранги падали выбрасываемые волнами ледяные бомбы.
Ранним утром мужчины выходили за морскими дарами. Джона больше интересовали хорошие доски, хотя он собирал и морскую капусту. По вкусу она напоминала свежепросоленные огурцы.
Джон вышел из яранги задолго до рассвета. В темноте светились волны и с глухим звуком разбивались о мерзлую гальку. Идти было скользко: то и дело под ноги попадали ледяные глыбы. Джон шел на запад. На найденных бревнах и досках Джон ставил метку — клал камень. Идущий за ним будет знать, что опоздал, что у досок и бревен уже есть владелец. Бледный рассвет застиг его невдалеке от узенького пролива, ведущего в лагуну. Можно уже было поворачивать обратно: дальше идти не имело смысла — за проливом находились крутые скалы, обрывающиеся прямо в воду.