Сон в зимнюю ночь
Шрифт:
Белт-парквей был почти пустым и только изредка навстречу мне выныривали из снежной пурги одинокие фары. Свернув на Пенсильвания-авеню, я двинулся на север. Здесь снег, кажется, не расчищали с начала зимы и машину постоянно заносило. Если я останавливался на красный свет, то потом подолгу буксовал, пока мне удавалось тронуться с места. Свернул я на улицу, которая звалась Питкин-стрит. Почему? Мне вдруг вспомнился виденный в детстве фильм "Питкин в тылу врага". До известной степени я тоже был в тылу врага. Свет фар вырывал
На Шенк-стрит произошло непоправимое. Машину занесло и она въехала в какую-то канаву. Через несколько минут я понял, что застрял намертво. Из этой дыры меня мог вытащить только буксир. Но буксира не было. Что делать? Я находился, что называется, в середине ничего.
Я развернул карту. Где-то в трех кварталах проходила Атлантик-авеню. На ней, вероятно, можно было поймать машину, а нет, так просто двинуть пешком в сторону Проспект-парка и, возможно, дойти до него за час. Или за два с учетом метеоусловий. Идти было кварталов 40. Но в конце пути меня ждала горячая ванна и такие же горячие объятия.
Когда я свернул карту и выбрался на улицу, оказалось, что снегопад прекратился и ветер стих. Полная луна выкатила на небо. В ее мертвенном белом свете я увидел, как улица начала преображаться. Там и тут из-за занавесей в окошках пробивался уютный желтый свет. На одном углу группа нищих грелась у металлической бочки, окруженной оранжевым кругом света. Рядом дребезжал магнитофон:
She loves to party, have a good time
She looks so hearty, feeling fine
She loves to smoke, sometime shifting coke
She'll be laughing when there ain't no joke.
На другом углу, как чертики из табакерки, повыскакивали несколько пацанов, со смехом и выкриками начав перебрасываться снежками. Мимо баба в надувном пальто протащила санки с коротконогим дауном. Пуча глаза, инвалид, как заведенный повторял: "Смоук-смоук-смоук". Это было именно то, что я искал. "Эй, мэн!" - крикнул было я, но санки уже нырнули в черную расщелину между домов. Однако мой выкрик тут же привлек чумазого подростка, который, вцепившись в мой рукав, затараторил:
– Мэн, есть свежая трава из Афганистана! Две-три затяжки, и ты такое увидишь, что глазам не поверишь! У тебя жизнь поменяется, это такая трава, мэн!
– Почем?
– Мэн, я не продавец, я - проводник. Дашь пятерочку, и я тебя отведу к продавцу. Это здесь рядом. Мэн, поверь мне, такой травы ты еще не пробовал!
Проваливаясь по колено в снег, мы пошли к зданию, которое, судя по остаткам витражей в окнах и треугольному скелету купола, когда-то было церковью. Завернув за нее, мы, пригибая голову, спустились по узкой лестнице в подвал. За дверью оказалось тепло, влажно и шумно, как в бане. Вокруг ярко освещенного
– Это петухи дерутся, - бросил мне через плечо проводник, продираясь через возбужденную толпу.
– Ставки по 50 долларов. Можно выиграть пару тысяч. Я знаю одного хорошего петуха, хочешь поставить?
– В другой раз, - отвечал я.
– Сперва давай траву.
– О'кей, о'кей. Я тебе только одно скажу, эти люди, которые торгуют травой, это страшная семья. Так что ты, пожалуйста, без сюрпризов, типа я из полиции, сдавайтесь. Они тебя так заколдуют, тебя родная мама не узнает.
Из общего зала мы свернули в коридор и направились в его темную глубину.
– Они там все колдуны, - продолжал проводник.
– Вся семейка. Колдует баба, колдует дед, а внучка делает минет.
– Что?!
– Если это тебя тоже интересует, то тогда получается, что ты мне должен за две услуги. Всего десяточку. Верно?
Мы остановились у полуоткрытой двери.
– Ну, давай, - сказал проводник.
– Что?
– Десяточку, что.
– Минутку, - остановил я его.
– Пока что я не знаю за сколько именно услуг я тебе должен. И потом как я без тебя отсюда выберусь? Так что подожди меня пару минут.
И не оставляя ему время на возражения, я вошел в комнату.
Комната выглядела, как номер подпольного борделя из кинофильма о доблестной работе полиции. На огромной кровати под тюлевым балдахином полулежала молодая негритянка. Одета она была, как и полагается персонажу из упомянутого типа фильмов в кружевное белье, которое больше открывало, чем закрывало. Спинка кровати была зеркальной и по краям ее, венчая картину дешевого разврата, горели две красные свечи. Потягивая папироску, негритянка раскладывала перед собой карты.
– Пардон, - сказал я и кашлянул в кулачок для привлечения внимания.
– Проходи, - собрав карты, она отбросила их в сторону и, закинув руки за голову, сладко потянулось, так что косточки хрустнули.
– Ну, что тебе?
– Мне бы травки, - скромно сказал я.
– 30 долларов на десять закруток.
Она достала из-под подушек несколько мешочков, выбрала из них нужный и развязала его.
– А попробовать можно?
– понахальничал я.
– Если купишь на тридцатку, дам - сказала она.
– Присаживайся.
Я сел на край постели, достал из бумажника три десятки и вручил ей. Она, ловко застрочив папироску, раскурила ее и протянула мне.
Я сделал затяжку. Очевидно мой чумазый проводник был таки прав. Трава оказалась сильней, чем можно было ожидать. Внезапно я обнаружил, что уже не сижу, а лежу и рассматриваю откуда ни возьмись выглянувшую ее грудь. С любовью и большим знанием дела она была отлита из чистого шоколада. Теплые блики света ходили на ней.
– Мне надо домой - сказал кто-то рядом моим голосом.