Соната незабудки
Шрифт:
Ее слова шокировали Одри.
— Нет, никогда!
— Да, я умру.
— Айла!
— Я хочу пышные похороны. Не экономьте. Слезы, страдания, громкие рыдания, заламывания рук…
— Айла, пожалуйста…
— Я буду наблюдать за вами, поэтому, пожалуйста, позаботьтесь о хороших проводах. Я узнаю, если вы этого не сделаете.
— Но это же нелепо, Айла! Ты говоришь ужасные вещи. Ты не умрешь! — Голос Одри сорвался. — Ты не можешь умереть! Ты нужна мне!
— С тобой все будет в порядке и без меня. У тебя будет Луис.
— Мне не нужен
— Просто пообещай мне кое-что.
— Что? Я все сделаю.
— Наберись храбрости и следуй велению своего сердца, Одри, — сказала Айла, получая удовольствие от торжественного и печального звука собственного голоса. Она понимала, что говорит, как героини романов, которые так любила Одри, и очень хотела, чтобы это были ее последние слова. Но, к своему разочарованию, закончив тираду, она не умерла. Поэтому ей пришлось продолжать подыскивать подходящие последние слова, чтобы произнести их, прежде чем она окончательно потеряет связь с этим миром и увидит яркий белый свет и идущую к ней с распростертыми объятиями покойную бабушку, излучающую абсолютную любовь, какой не испытывал никто из живущих на земле.
Когда на рассвете Роуз и Генри вошли в комнату Айлы, Одри спала на кровати, свернувшись клубочком рядом с сестрой и крепко обняв ее за талию. Глядя на их длинные кудрявые волосы, разбросанные по подушке подобно золотому нимбу, сиявшему в бледном утреннем свете, и легкое движение грудной клетки при дыхании, никто не узнал бы, какую битву с болезнью им пришлось выдержать. Щеки Одри пылали, как спелые персики, лицо Айлы приобрело серый оттенок. Огонь погас, и девочка больше не сгорала от жара, а спала спокойно и умиротворенно. Роуз внезапно охватил страх. Холодной рукой она сжала шею, подбежала к кровати и встала на колени, вглядываясь в лицо младшей дочери глазами, полными слез.
— Айла! — позвала она. — Айла, просыпайся!
Одри проснулась и тотчас же в панике вскочила с кровати. Айла не подавала никаких признаков жизни, кроме едва заметного частого дыхания, которое, казалось, появлялось и исчезало в ее теле, подобно внезапному ветру, проносившемуся сквозь проходы пустой церкви. Не сумев разбудить ее, мать и отец к своему ужасу поняли, что Айла без сознания.
Снова вызвали доброго доктора. Внимательно осмотрев больную, он с тяжелым сердцем сообщил, что она в коме.
Пока вся семья стояла вокруг кровати в ожидании приезда «скорой помощи», только у Альберта хватило смелости произнести вслух то, что было у каждого на уме.
— Никто и никогда не умирал от гриппа, — сказал он, глядя на мать опухшими от слез глазами, требуя объяснений.
Роуз повернулась к мужу. Тот тяжело дышал и в отчаянии кусал губы.
— Это не грипп, сынок, — ответил он, качая головой — такой тяжелой, будто ее наполнили свинцом.
— Тогда что, папа?
— Доктор сказал, это менингит.
— Почему же он не сказал этого вчера вечером?
— Он еще не знал. Менингит имеет симптомы гриппа. Доктор не
— Но ведь она поправится? — спросил Альберт, вспомнив тот день, когда он забросил сестре в горло орех. Тогда ведь она не умерла!
— Она не умрет, правда? — спросил Джордж, младший сын Гарнетов.
Вся семья смотрела на мальчика, который был еще слишком мал, чтобы понимать, что такое смерть.
— Нет, нет, — бодро сказал Генри. — Только не наша Айла! — Он похлопал Джорджа по плечу.
— Нет, Джорджи, — оживилась Роуз, — она поправится, вот увидишь!
— Доктора помогут ей выздороветь, да? — с надеждой спросил Альберт.
Затем заговорила Одри.
— Айла ушла, — сказала она слабым голосом.
С самого раннего утра, с того момента, как она попросила сестру не покидать ее, Одри не произнесла ни слова. И теперь ее голос был далеким и чужим. Айла хотела уйти. Смерть больше не пугала ее, она приглашала в свои объятия, как старый добрый друг.
Все посмотрели на кровать, где лежало неподвижное тело Айлы. Легкий ветерок с шелестом улетел в небо, оставив за собой опустошенную ракушку. Все молчали. Спустилась угрожающая тишина. Роуз плакала. Слезы ручьем стекали по щекам. Она взяла мужа за руку.
Нет страшнее горя, чем горе родителей, потерявших ребенка. Роуз и Генри остались наедине со своей болью, и, взявшись за руки, пытались смириться со своей участью. Джордж и Эдвард плакали, потому что плакала мама. Они были еще слишком маленькими, чтобы осознать всю трагичность смерти. Альберт тоже хотел бы заплакать, но страх заморозил его эмоции и похитил голос, поэтому только дрожащий подбородок выдавал растущий ужас.
— А мы даже не попрощались с ней, — прошептала Роуз. — Мы ведь никогда даже не говорили ей, как сильно мы ее любим!
— Она и так знала это, — сказал Генри.
— Я была последней, кто говорил с ней, — мягко сказала Одри, не отрывая глаз от сестры. — Она знала, что умирает, но ей не было страшно. Она была счастлива уйти, ждала этого с нетерпением. Казалось, Айла осознает, что ее слова могут стать последними. Она просила сказать вам, что любит вас, и всегда будет любить, и что сожалеет, что у нее не было времени сказать вам это самой. Потом она сказала, что должна уйти.
Роуз покачала головой и крепко прижала руку к губам, чтобы унять дрожь.
— Уйти куда? — спросила она тихим шепотом.
Одри пожала плечами.
— Ведь это же Айла! — Она улыбнулась, вспоминая уход сестры. Полное спокойствие… Едва заметное скользящее движение к неизведанному… — Айла смотрела в дальний угол комнаты, и ее лицо светилось радостью. Потом она сказала: «Так вот куда ты ушла, бабушка! Мне всегда было интересно, как устроены Небеса!»
— Она сказала именно так? — восхищенно спросила Роуз. Неожиданно в ее сознании из подверженного соблазнам и несовершенного человеческого существа дочка превратилась в святую, или, скорее, в ангела.