Сонька. Продолжение легенды

Мережко Виктор Иванович

— Она в больнице?

— Да, в странноприимном госпитале на Моховой. Если выживу, непременно проведаю.

…Спустя какое-то время из камеры быстро вышла переодетая в одежду прапорщика Сонька, закрыла дверь на замок и зашагала широким шагом по грохочущей железной галерее.

Тем временем в камере Глазков с усмешкой взглянул на надетое на себя платье арестантки, перекрестился, раскрутил лампу, вылил из нее керосин на постель, плеснул на себя.

Поднес тлеющий фитиль к маслянистой жидкости, пламя вначале расползлось по кровати и полу, затем взметнулось чуть ли

не до самого потолка.

Прапорщик, объятый огнем, бросился к двери, отчаянно призывая на помощь:

— Пожар!.. Пожар!

Воровка бежала по лестнице вниз, ей навстречу неслись жандармы и конвоиры, по тюрьме растекались звуки пожарного колокола.

Сонька, никем не остановленная, добралась до поворота к главному тюремному входу, возле которого топталась пара надзирателей, показала одному из них служебную номерную бляху, тот с усмешкой взглянул на нее, с такой же усмешкой козырнул и толкнул тяжелую дверь.

Воровка выбежала за тюремные ворота, коротко огляделась и отчаянно, не веря в спасение, побежала вдоль черной ночной Невы.

За спиной продолжал звонить колокол, и в одном из окон Крестов отражался огонь пожара.

Глава двенадцатая

Грехи тяжкие

Полицмейстер Круглов с утра страдал от мигрени, поэтому сидел за столом с мокрой повязкой на голове. От приступов головной боли морщился, выдерживал паузу и продолжал выволочку своим подчиненным.

— Вам было известно, что аферистка готовит побег, имея для этого соответствующие предметы? — спросил он старшего судебного пристава Конюшева, стоявшего перед ним навытяжку, впрочем, как и все другие присутствующие здесь.

— Так точно, ваше высокопревосходительство! — ответил тот. — Мы имели подобные сведения, однако не торопились прекращать действия преступницы, имея целью довести их до судебных вещественных доказательств.

— И чего вы добились?

— Ножовка и шелковый шнур, хранившиеся в полом дне чайника, были изъяты и подготовлены для судебного разбирательства.

— А где оно, это разбирательство? — заорал полицмейстер. — Кому вы собираетесь предъявлять вещественные доказательства?

— Не смею знать, ваше высокопревосходительство!

— Ваше высокопревосходительство, — вмешался пухленький начальник тюрьмы, полковник Михайлов, присутствующий здесь же. — О ножовке и шнуре в камере Соньки, подозреваю, было известно покойному следователю Гришину.

— И что из этого? — набычился полицмейстер.

— Он обязан был поставить в известность соответствующие инстанции. Ну, как минимум начальника тюрьмы.

— Это вы мне говорите или покойнику?

— Безусловно, господину Гришину. Именно из-за его недоработок возникли накладки, о которых вы совершенно справедливо здесь говорите.

— Так сходите к Господу Богу, и пусть Он пригласит к вам для беседы господина Гришина! Вам же я бы посоветовал не рассусоливать здесь, а более ответственно относиться к действиям ваших подчиненных!

— Надеюсь, вы имеете в виду только прапорщика Глазкова? — полуобиженно уточнил начальник тюрьмы.

— А его вам недостаточно?..

Пронести в камеру чайник с двойным дном, устроить пожар, передать обмундирование воровке, подкупить дежурных надзирателей — это разве говорит о порядке в вашем ведомстве? Бардак!.. Полнейший бардак! Будь моя воля, я бы поставил полный крест на ваших Крестах! — Николай Николаевич сжал ладонями виски и сидел некоторое время молча. Когда боль слегка отпустила, обратился к товарищу прокурора города Илларионову: — Сергей Иванович, нам надо будет согласовать кандидатуру следователя, который будет вести дело прапорщика Глазкова.

— У нас есть некоторые соображения, и мы непременно проконсультируемся с вами, Николай Николаевич, — мягко ответил тот. — Вот только подследственный пока еще находится в тяжелом состоянии. Обожжено более половины кожного покрова.

— Заживет как на собаке! — отмахнулся полицмейстер, повернулся к последнему участнику совещания, своему помощнику полковнику Алдонину: — Усилить полицейские наряды, производить тщательный досмотр всех подозрительных лиц, проверка документов должна быть предельно тщательная, снабдить штатных и нештатных сыскарей фотографиями аферистки, установить круглосуточное дежурство возле дома Брянских!! — после чего нашел взглядом судебного пристава Конюшева, приказал: — Необходимо также провести дознавательную беседу с княжной Брянской. По нашим сведениям, ее кузен, князь Андрей Ямской, имел весьма деликатные отношения с младшей дочкой воровки!

Примерно в это же время на воровской хазе шел свой разговор — серьезный, ответственный. Здесь присутствовали воры Улюкай, Безносый, Резаный, Чулпан, Крайний и Бугай. Сонька сидела в дальнем углу комнаты, хмурая и немногословная, слушала, о чем базарили товарищи. Лицо у нее было усталое, кисти перебинтованы.

— Надо думать, как выбираться из города, — сказал Улюкай.

— Полиция как взбешенная, — заметил Безносый. — Шмонают каждого встречного-поперечного. А особенно дамочек.

— Повозкой, — глуповато предложил Чулпан. — Накидаем сверху на Соньку всякого барахла и проскочем.

— Как проскочишь, ежли фараоны на всех дорогах заслоны держат?! — возразил Крайний.

— Тогда по железке, — вступил в разговор здоровенный Бугай. — Парик на балду, морду размалевать, а одежку вообще самую барскую нацепить. Хрен кто к такой даме подкатит!

Предложение Бугая развеселило воров, и даже Сонька улыбнулась.

— Тебе, Бугай, надо не воровать, а в цирке народ веселить, — сквозь смех сказал Безносый и повернулся к воровке: — Что скажешь, Соня?

— Из города выберемся, — тихо произнесла она. — Не проблема. Для этого есть деньги. В России нет человека, которого невозможно было бы купить. Проблема в другом. Мне надо повидать дочку.

— А чего ее видать? — удивился Улюкай. — Она в Вильно, ждет тебя.

— Другую дочку. Которая в больнице. Таббу.

— Которая на Моховой?.. В странноприимном госпитале?

— Я обязана ее увидеть.

— Это невозможно, — покрутил головой Резаный. — Там зухеров знаешь сколько ошивается?.. Вмиг сцапают!