Сонька. Продолжение легенды
Шрифт:
Когда она выскочила на перрон, провожавшие уже неспешно брели в обратную сторону, а вдали виднелся последний вагон уходящего на Кавказ состава.
Прима опустилась на корточки и стала плакать горько, навзрыд.
Прапорщик Глазков открыл дверное окошко, негромко позвал:
— Сударыня…
Сонька тяжело поднялась, подошла к нему.
— Что-нибудь получается? — шепотом спросил Илья.
— Не могу больше. Руки отваливаются. Все в крови. —
— Надо. У вас нет иного выхода. Ваше дело готовят передать в суд. А после этого отправят на каторгу. У них все данные, что вы Сонька Золотая Ручка.
— Я согласна, пусть каторга, — тихо произнесла воровка. — Никаких сил больше нет.
— Нет-нет, — горячо зашептал прапорщик. — Нельзя!.. Вас ждут на воле!
— Кто?
— Ваши дочки.
— Обе?
— Конечно обе. Они теперь вместе!
— Правда?
— Клянусь.
Воровка слабо улыбнулась, перекрестилась.
— Слава Богу. — И поинтересовалась: — А про такого Кочубчика не слышно?.. Володя Кочубчик.
— Не знаю. Не слышал, — повертел головой Илья и предупредил: — У вас остается всего три дня!.. Три!.. А сколько прутьев подпилили?
— Ни одного.
— Надо хотя бы три, чтоб можно было пролезть. — Перед тем как закрыть окошко, прапорщик еще раз предупредил: — Помните, до суда осталось три дня.
Анастасия навестила дворецкого в полицейском участке, в комнате свиданий. Они сидели на скамеечке у потрескавшейся стенки, беседовали негромко, доверительно.
Возле дверей стоял караульный.
Старик за эти дни сильно сдал, щеки его глубоко ввалились, голос был едва слышен.
— Я приложу все силы, чтобы освободить тебя, Никанор. — Княжна вытерла навернувшиеся слезы. — Уже записалась на прием к градоначальнику.
— Зачем? — тихо спросил тот. — Жизнь прожита.
— Дурачок ты, Никанор! А как же я без тебя буду? Ведь теперь ближе человека, чем ты, у меня нет.
— Это правда, — согласился тот. — Давно бы свел счеты с жизнью, ежли б не вы. — Поинтересовался: — А как ваша милая Миха, не нашлась?
— Нет, ничего не слышно.
— Жаль, хорошая девушка. Чистая.
— Я тоже так считаю.
— Князь Андрей небось переживает?
— Переживает, — соврала Анастасия.
— Это понятно. Любовь… Ежли девушка отыщется, красивая пара будет.
— Будем молиться Господу, чтоб отыскалась.
— А что с ее матерью?
— Ничего.
— Суда еще не было?
— Пока нет.
В комнату заглянул полицейский чин, объявил:
— Свидание окончено.
Старик и девушка обнялись, оба всплакнули, и Никанор перекрестил княжну вслед.
— Храни вас Бог, госпожа.
Когда
Наконец выехали за околицу, в темноте извозчик с трудом выплутал к развалюхе Лукаша, остановил коня, кивнул на покосившуюся халупу.
— Здеся, кажись…
Воры вышли из повозки, огляделись. Подошли к шаткому, покосившемуся заборчику, постучали в калитку.
— Эй, кто есть?
Во дворе заныла та самая маленькая собачонка и от собственного лая вмиг забилась в глиняную норку.
— Ехать или ждать? — спросил кучер.
— Жди в деревне. Скоро обратно.
Повозка с трудом развернулась на узкой улочке и погрохотала прочь, сопровождаемая разноголосым собачьим брехом.
…Стало уже совсем темно, когда вдруг заполошно залаяли собаки, затем послышались фырканье лошади, скрип колес, ругливый мужской голос, и на узкой улочке, ведущей к дому, показалась повозка Лукаша.
Воры, находившиеся во дворе развалюхи, заняли место так, чтоб их не было видно с улицы, стали ждать.
Лукаш остановил лошадь, спрыгнул на землю, оттащил в сторону то, что можно было назвать воротами, загнал повозку во двор.
Был он явно навеселе — шаг нетвердый, бормотание невнятное.
Собачонка то ли от радости, то ли от страха заливалась невыносимо тоненьким голоском, и хозяин сердито прикрикнул на нее.
— Тихо, псиная морда!.. — подцепил ее ногой хозяин. — Голова и без того колется надвое!
Собачка от обиды и боли заверещала еще звонче, за что получила добавочный пинок.
— Чтоб ты сдохла, холера!
Лукаш задвинул «ворота», принялся распрягать лошадь, и в этот момент к нему сзади подошли двое.
Скрутили так сильно и умело, что мужичок не сумел даже крикнуть, только ойкнул испуганно и завалился на землю.
Собачонка забилась в свою нору и прерывисто скулила оттуда.
— Господа, за что?.. — бормотал Лукаш. — В чем я провинился, господа? Что я натворил?
— Кое-что натворил, — произнес Улюкай, заставил мужичка подняться. — Сам расскажешь или мы поможем?
— А вы кто? Господа, кто вы?
— Полиция.
— Господа полиция, объясните неразумному. Чтоб меня гром сразил, не виновен!
— Фуфлыжит, сучок? — спросил Безносый.
— Гонит тюльку, тварь, — ответил Улюкай. — Сейчас одумается! — И вдруг со всего размаху двинул мужичка кулаком по голове.
От такого удара тот отлетел метра на три в сторону, на какой-то миг потерял сознание, лежал мягкой неподвижной кучкой.