Соперница
Шрифт:
– Энцо Понци.
– …сможете вернуться к своим делам, Энцо.
– Без проблем. Мои туристы обедают. Вы… вы… – Он боялся закончить фразу.
Она подбодрила его взглядом.
– Вы одна в Милане, синьора Берлуми?
Карлотта вздрогнула:
– Как вы узнали мое имя?
Он указал на ее сумочку, лежавшую рядом.
– Простите, мне пришлось достать ваш паспорт, чтобы заполнить бланк для пожарной бригады.
Карлотта недовольно поморщилась.
Он негромко повторил вопрос:
– Вы одна в Милане, синьора Берлуми?
– Я здесь уже два дня. В отеле. Я только что прилетела в
– …где вы и живете постоянно.
– Откуда вам это известно? – огрызнулась она.
– Из ваших документов… В них указан адрес в Аргентине.
Карлотта терпеть не могла, когда люди пытались что-то о ней разузнать, и вовсе не потому, что у нее были какие-то особые секреты, а из принципа. Эта дикарка с детства держала глухую оборону, не поддаваясь на уговоры посторонних.
– Мой дед боготворит вас, синьора Карлотта Берлуми.
– Ваш кто?..
– Да, мой дед. Мне передалась его страсть к опере. Много раз он упоминал ваше имя с нескрываемым восхищением и восторгом.
– Ах…
Карлотта не могла решить, радует это ее или раздражает. Скорее всего, и то и другое. Привязанность поклонника льстила ее самолюбию, но эта хвала относилась к ушедшей прекрасной эпохе. Дед был ею очарован, а внук испытывает к ней жалость. Какая деградация!
Она попыталась подняться на ноги. Энцо пришел ей на помощь, придвинув кресло.
– Не вставайте так резко. Поберегите сердце.
Карлотта мысленно ругнулась. Ее сердце! Стоило любому нахалу заговорить о ее сердце, и она чувствовала себя рухлядью, которой место на свалке. В прежние времена ни один молокосос не посмел бы упомянуть о ее сердце, а тот, кто отважился бы на это, не заручившись ее одобрением, схлопотал бы пощечину.
– Спасибо… э-э…
– Энцо.
Он раздражал ее: милое мальчишеское имя, весь такой милый, сама любезность, безупречное внимание – все напоминало о том, что срок годности у нее истек.
– Спасибо, Энцо.
Она села. Мальчик прав: нужно унять одышку. Он поднял сумочку и аккуратно положил ей на колени. Она бормотала что-то себе под нос, униженная, несчастная, разъяренная. Сейчас он распрощается с ней и уйдет. А что еще он может сделать? Зачем ему тратить время на дряхлую старуху, которая и на ногах-то не стоит? Что ж, прощай, Энцо. Ступай к своим французам, обжирайся, а потом, когда наступит ночь, отправляйся к приятелям, таким же красавчикам, как ты сам.
Он поклонился ей и заглянул в глаза:
– Вам нужен племянник на время вашего пребывания в Милане?
– Что, простите?
– Только что вам понадобился племянник. Эта роль мне прекрасно подходит.
– Алло, дедушка? Представляешь, я дни напролет сопровождаю Карлотту Берлуми!
– Какую такую Карлотту?
– Карлотту Берлуми, певицу.
– Боже мой, так она не умерла?
– Если и так, то хорошо это скрывает.
– Карлотта Берлуми… О, Энцо, ты возвращаешь меня в далекое прошлое. Как она теперь выглядит? Со страхом жду твоего ответа…
– Очень стильно. Прекрасно сохранилась. Ты ведь слышал, как она поет?
– Да!
– И ты говорил, что она тебе нравилась…
– Карлотта Берлуми? Безумно… Она была… она была… Как бы это объяснить? Она была…
– Соперницей Каллас?
– Соперницей Каллас? Ну знаешь… Во многих отношениях она
– В чем именно?
– Ладно, я закругляюсь, сюда идет твоя бабушка, лазанья ждать не может. Я позвоню тебе позже. Целую, мой мальчик.
– Умереть в «Ла Скала» – это было бы шикарно!
Энцо разразился хохотом, услышав это заявление. Вот уже битый час посетители бара с завистью наблюдали за этой странной парой: хилый пижон и пожилая дама, которые болтали без умолку. Карлотта Берлуми уже выпила три «Манхэттена», украшенных мараскиновой вишенкой, а Энцо, привыкший к бережливости, все еще цедил фруктовый коктейль с кубиками льда, позвякивавшими в высоком стакане. Ему все больше нравилось то, что он определил как чувство юмора Карлотты Берлуми. На самом деле юмор у нее как раз напрочь отсутствовал, ведь это качество предполагает скромную отстраненность; комизм заключался в том, что до предела категоричная и невероятно самовлюбленная старуха болтала обо всем, не боясь кого-то шокировать, выставить себя в смешном свете или наговорить глупостей, уверенная, что изрекает истину в последней инстанции. Когда какой-нибудь безрассудный смельчак пытался ей возразить, она либо игнорировала его, либо затыкала ему рот, повышая голос.
Она продолжала:
– Только представь заголовки: «Великая певица Карлотта Берлуми заканчивает свою карьеру там же, где начинала, – в миланском „Ла Скала“». Эта новость в один миг облетит весь мир.
Энцо, уверенный, что лишь немногие вообще помнят, кто такая Карлотта Берлуми, и что это известие вряд ли вызовет ажиотаж в прессе, не решился умерить ее энтузиазм и предпочел уклониться от дискуссии.
– Так вы дебютировали в «Ла Скала»? – спросил он.
– Почти. Я пробовалась на роли в нескольких итальянских театрах. В этом преимущество природного голоса: выходишь на сцену совсем юной.
Под «природным голосом» она подразумевала естественную постановку голоса. Карлотта родилась в Кастильоне-делле-Стивьере и с раннего детства подражала матери и бабушке – те сутки напролет шили, стирали, гладили и беззаботно, как пташки, распевали, не зажимая горло, с опорой на диафрагму и безупречным тембром в головном и грудном резонаторах. В семнадцать лет Карлотта приняла участие в любительском вокальном конкурсе в Ломбардии, и этого оказалось достаточно, чтобы жюри отметило ее и препоручило профессору Кампогальяни [7] , преподававшему в Мантуанской консерватории. В начале карьеры, в возрасте двадцати лет, она исполнила партию Мими в пяти различных постановках «Богемы», затем трижды Аиду, а также Чио-Чио-Сан в «Мадам Баттерфляй» Пуччини и наконец получила ангажемент в «Ла Скала».
7
Этторе Кампогальяни (1902–1992) – итальянский композитор и педагог, преподавал вокал в консерваториях Пармы и Милана, а позже работал в оперной школе при «Ла Скала». Среди его учеников числятся такие знаменитости, как Рената Тебальди, Рената Скотто, Мирелла Френи, Ферруччо Фурланетто, Руджеро Раймонди, Лучано Паваротти, Карло Бергонци, Антонио Каранджело и Джулиано Бернарди.