Сопротивление большевизму 1917 — 1918 гг. (Ввоспоминания участников событий и боев в Петрограде, Москве, Оренбурге, Ярославле, Крыму, Северном Кавказе, Урале, Средней Азии.)

Коллектив авторов

— Генерал, я вас арестую! — Он сделал паузу, обвел рукою кругом и добавил: — И со всем вашим штабом!

— Кто вы такой? — спросил я.

— Полковник Муравьев! [44] — торжественно заявил офицер. — Вы мой трофей!..

В комнате стало тихо. Театральность обстановки повлияла на офицеров. Но вдруг к самому носу полковника Муравьева протолкался бледный, исхудалый, измученный подъесаул Ажогин, и за ним, как два его постоянных ассистента, сотник Коротков и фельдшер Ярцев.

44

Имеется в виду подполковник Михаил Артемьевич Муравьев (р. 1880), левый эсер, одним

из первых перешедший на сторону большевиков. Он руководил 28 — 30 октября обороной Петрограда, а с 16 января 1918 г. возглавлял большевистские войска на Украине и, захватив 26 января Киев, истребил там несколько тысяч офицеров. После столкновения между большевиками и левыми эсерами в Москве он, будучи в то время командующим Восточным фронтом, отказался подчиняться большевистскому руководству и был убит 11 июля 1918 г. при аресте в Симбирске.

— Я требую, полковник, — кричал маленький Ажогин, — чтобы вы немедленно извинились перед генералом и нами в том, что вы вошли сюда не спросивши разрешения.

Муравьев презрительно скосил глаза.

— П–паз–звольте! Паж–жалуйста… Как вы, обер–офицер, говорите с полковником! — начальственным тоном заявил Муравьев. — Вы з–заб–бываетесь!..

— Я и не знал, что в демократической армии существует чинопочитание! — с иронией воскликнул Ажогин. — Кроме того, я председатель дивизионного комитета, выборный от пяти тысяч казаков, и не мне с вами, а вам со мною нужно считаться.

Муравьев опешил от такого стремительного натиска. А Ажогин так и сыпал. Хороша, мол, честность большевиков, хорошо их слово! Дыбенко клянется и божится, что никто и тронуть не смеет, а уже начинаются аресты.

— Я ничего не знал, — сказал Муравьев.

— Да где вы были тогда, когда мы переговаривались?

— Я был в поле…

— Пока вы были в поле и ничего не делали, все было сделано без вас.

Начался длинный, бурный спор, потом помирились, Муравьев заявил, что он извиняется перед нами, и сел за стол, а с ним и его свита. Вдруг вспомнили, что где-то видались на войне, были вместе, и перед нами вместо грозного вождя большевиков оказался добрый малый, армейский забулдыга–полковник, и офицеры стали говорить с ним о подробностях боя под Пулковом и о потерях сторон. Мы скрыли свои потери. У нас было 3 убитых и 28 раненых, большевики, по словам Муравьева, потеряли больше 400 человек.

Спор о моем аресте был исчерпан, но множество вопросов было еще не решено, и ко мне в комнату пришел Дыбенко и подпоручик одного из гвардейских полков Тарасов–Родионов, человек лет тридцати с университетским значком.

— Генерал, — сказал Тарасов, — мы просим вас завтра поехать со мною в Смольный для переговоров. Надо решить, что делать с казаками.

— Это скрытый арест? — спросил я.

— Даю вам честное слово, что нет, — сказал Тарасов.

— Я ручаюсь вам, генерал, — сказал Дыбенко, — что вас никто не тронет. В 10 часов вы будете в Смольном, а в 11 мы вернем вас обратно.

— Вы понимаете, — сказал Тарасов–Родионов, — или нам придется арестовать и разоружить ваш отряд, или взять вас для переговоров.

— Хорошо, я поеду, — сказал я.

— Я поеду с вами, — решительно заявил и. д. начальника штаба полковник С. П. Попов.

Когда офицеры штаба узнали, что я еду в Смольный, они стали настаивать, чтобы я взял с собою и их. Особенно домогались мои адъютанты, подъесаул Кульгавов [45] и ротмистр Рыков, но я попросил поехать с собою только сына подруги моего детства — Гришу Чеботарева, [46] который знал, где находится моя жена, и должен был уведомить ее, если бы что-либо случилось…

45

Кульгавов Иосиф Всеволодович, р. в 1887 г. Из казаков ст. Грушевской. Офицер л. — гв. Атаманского полка. В Донской армии; старший

адъютант штаба 1–й Донской конной дивизии. Есаул. В эмиграции во Франции. Умер 19 августа 1926 г. в Каннах (Франция).

46

Чеботарев Григорий Порфирьевич, р. 15 февраля 1899 г. в Павловске. Из дворян ВВД, сын генерала. Обучался в училище правоведения (курса не окончил). Окончил Михайловское артиллерийское училище (1916). Хорунжий л. — гв. 6–й Донской казачьей батареи. В Донской армии; в начале 1918 г. — в добровольческом артиллерийском взводе есаула Конькова, с лета 1918 г. переводчик при Донском атамане, с начала 1919 г. во 2–й Донской казачьей батарее, затем адъютант инспектора артиллерии Донской армии. С марта 1920 г. в эмиграции с Донским кадетским корпусом в Египте, 5 марта 1920 г. — 9 июня 1921 г. адъютант корпуса, затем его преподаватель. В эмиграции окончил Высшую техническую школу в Берлине (1925), с 1937 г. в США, инженер, с 1936–го профессор Принстонского университета. Умер 22 апреля 1985 г. в Холланде (США).

До утра во дворце продолжался шум и гам. То арестовывали, то освобождали офицеров. Матросы явно ухаживали за казаками и льстили им.

— В России только и есть войско, товарищи, что матросы да казаки, — остальное дрянь одна.

— Соединимся, товарищи, вместе — и Россия наша. Пойдем вместе.

— На Ленина! — лукаво подмигивая, говорил казак.

— А хоть бы и на Ленина. Ну его к бесу! На что он нам сдался, шут гороховый…

— Так чего же вы, товарищи, воевали? — говорили казаки.

— А вы чего?

И разводили руками. И никто не понимал, из-за чего пролита была кровь и лежали мертвые у готовых могил офицер–оренбуржец и два казака и страдали по госпиталям раненые…

* * *

Перед рассветом выпал снег и тонкою пеленою покрыл замерзшую грязь дорог, поля и сучья деревьев. Славно пахнуло легким морозом и тихою зимою.

Автомобиль должны были подать к 8 часам, но подали еле к 10. Тарасов–Родионов волновался и нервничал. То просил меня выйти, то обождать в коридоре. Рошаль собрал вокруг себя на внутреннем дворцовом дворе всех матросов и, ставши на телегу, что-то говорил им. У дворца громадная толпа солдат и Красной гвардии, и это нервит Тарасова, он отдает дрожащим голосом приказания шоферам.

Мы садимся. Впереди Попов и Гриша Чеботарев, сзади я и Тарасов–Родионов. Автомобиль тихо выезжает из дворцовых ворот.

Какой-то громадный солдат в пяти шагах от нас схватывает винтовку на изготовку и кричит:

— Стрелять этих генералов надо, а не на автомобилях раскатывать! Тарасов мертвенно бледен. Я спокоен — тот, кто выстрелит, тот не кричит об этом. Этот не выстрелит. Я смотрю в злобные серые глаза солдата и только думаю: за что? — он и не знает меня вовсе.

— Скорее! Скорее! — говорит Тарасов шоферам; но те и сами понимают, что зевать нельзя.

Автомобиль поворачивается налево и мчится мимо статуи Павла I, стоящего с тростью и засыпанного белым чистым снегом, мимо обелиска, поворачивает еще раз — мы на шоссе.

В Гатчине людно. Шатаются солдаты и красногвардейцы. У Мозина мы обгоняем роту Красной гвардии. Она запрудила все шоссе, автомобиль дает гудки, и красногвардейцы сторонятся, косятся, бросают злобные взгляды, но молчат.

Под Пулковом из какого-то дома по нас стреляли. Одна пуля щелкнула подле автомобиля, другая ударила в его край.

— Скорей! — говорит Тарасов–Родионов.

Третьего дня здесь был бой. По сторонам дороги видны окопы, лежат неубранные трупы лошадей оренбургских казаков, видны воронки от снарядов.

За Пулковом Тарасов–Родионов становится спокойнее. Он начинает мне рассказывать, сколько счастья дадут русскому народу большевики.

— У каждого будет свой угол, свой домик, свой кусок земли. И у вас будет покой на старости лет.

— Позвольте, — говорю я, — но ведь вы коммунисты, как же это у меня будет свой дом и своя земля. Разве вы признаете собственность?