Сопутствующий ущерб

Ставрогина Диана

— Нет, — выдохнул Артем тяжело, с силой сжимая в ладони телефон. — Я все еще не знаю, когда вернусь.

— Почему? — Голос Дейзи стал громче. — Почему это такой сложный для тебя вопрос? Что происходит?

Зажмурившись на мгновение, кончиками пальцев свободной руки Артем сжал переносицу и затем громко вздохнул. Ни малейшего желания скрывать от Дейзи свое отношение к очередному затеянному по ее инициативе разговору на тему «Когда ты вернешься?» у него не было.

— Я тебе уже говорил, — ответил он без энтузиазма, про себя отстраненно подмечая, что английские

слова впервые за много лет кажутся чуждыми для произношения. — У меня есть дела, которые нужно решить здесь до отъезда.

В динамике раздалось выразительное фырканье.

— Какие дела, Тим? Ты говорил мне, что просто едешь навестить маму и сестру. Буквально на пару недель!

— И? — не выдержал он. — У меня появились дела. Думаешь, я сам рад торчать здесь, когда должен быть в Калифорнии и готовиться к сделке?

— Готовиться к сделке? — повторила Дейзи язвительно. — Это тебя волнует, да? Мы не виделись три месяца, почти не разговариваем, а волнует тебя только бизнес?

— Я не это хотел сказать, — возразил Артем. — Не придумывай лишнего.

Дейзи коротко и горько рассмеялась.

— Я ничего не придумываю, Тим. Но ты совсем со мной не разговариваешь. Ничем не делишься. Со дня твоего отъезда у меня такое чувство, словно мы больше не вместе, — призналась она, переходя на шепот, и Артему вдруг стало стыдно. — Ты просто… исчез, понимаешь?

— Дейзи… — Он не знал, что еще сказать.

Объяснение, столь необходимое его девушке, комком колючей шерсти застревало в горле каждый раз, когда Артем открывал рот. История их семейной трагедии, случившейся с Настей беды, правда о ее смерти и обо всем, что последовало позднее, превращались в необъятную и неподъемную ношу, и верные, достаточно емкие по смыслу слова, способные описать этот вечный груз за его плечами, попросту отказывались приходить ему на ум.

Казалось, даже обычно ясные воспоминания начинали неожиданно прятаться за плотной, отталкивающей и непроглядной завесой, что не пускала его вглубь собственного сознания. Порыв к откровениям всегда заканчивался быстрее, чем Артему удавалось перебороть свой странный психологический и физический ступор. В остальное время он и вовсе не испытывал желания посвящать кого-либо в подробности своего прошлого.

Жизнь в другой стране, на его счастье, позволяла Артему не оглядываться назад чаще необходимого. Возможно, именно переезд в Штаты не дал ему сойти с ума шесть лет назад, и даже идея о возвращении в прошлое, пусть и ради разговора, вызывало у него крайний внутренний дискомфорт.

— И это все, что ты можешь сказать? — В чуть хрипловатом голосе Дейзи угадывались и злость, и разочарование, но ярче всего — грусть, наполненная смирением и усталостью.

Артем растерянно потер ладонью лицо. Медлить с ответными словами было нельзя, а еще: критически глупо и по-скотски трусливо, — однако он совершенно не понимал собственных чувств. Неподдающиеся быстрому определению эмоции и ощущения мешали ему мыслить с привычной ясностью, привязанность и вина ставили под сомнение любые доводы разума, отчего Артем окончательно

запутывался.

Он не хотел обижать Дейзи. Он понимал ее тревогу. Знал, что поступает не совсем правильно, скрывая от нее столь значительную часть собственной жизни, но все равно злился. Все равно не был готов пускать Дейзи за закрытую — если не навсегда, то на долгий срок, — дверь.

— Сейчас у меня нелегкий период, — заговорил он неохотно, согласившись с самим с собой, что сказанная вслух крупица правды лучше полного молчания. — Мне нужно время, чтобы все решить.

На том конце телефонной линии Дейзи приглушенно вздохнула. Может быть, даже всхлипнула, — Артем не был уверен.

— Я не понимаю, — начала она несвойственным для нее тоном: тусклым и пустым, — почему ты не хочешь поделиться со мной? Я готова помочь тебе. Я готова тебя поддержать. Я же хотела поехать с тобой! Я все еще могу прилететь…

— Не нужно, — перебил он, прежде чем осознал, как грубо и однозначно прозвучал его отказ. — Дейзи, — сказал он уже мягче, — не стоит. Скоро все закончится, и я вернусь. Все будет хорошо.

— Если ты так говоришь… — ответила она, но после недолгой паузы неожиданно добавила: — Я не уверена, что все наладится.

Артем беззвучно чертыхнулся.

— Дейзи…

— Поговорим позже, ладно? — предложила она примирительно. — Я устала, Тим.

Вызов завершился прежде, чем Артем сумел сказать что-либо в ответ.

Вновь выругавшись — на этот раз вслух, — он кинул телефон на диван и сделал несколько нервных шагов по комнате. Низкий потолок и чересчур близкие друг к другу стены, оклеенные старыми обоями, давили, гнали его наружу, и Артем сдался.

Быстро накинув куртку и обувшись, он закрыл дверь и поспешил на улицу. Холодный и влажный мартовский воздух освежающе ударил его в лицо, едва он покинул удушливое тепло старого подъезда.

В накрывшей двор ночной темноте слабо пробивался тусклый свет парочки фонарей, с соседней улицы доносились отголоски проезжающих машин, рядом же не было ни души. Артем глубоко и шумно вздохнул и, потоптавшись на месте, двинулся вперед.

Паршивое чувство неудовлетворенности самим собой и происходящим кружило внутри шершавым, раздражающим душу вихрем, отчего стоять неподвижно, наедине с собственными ощущениями, казалось особенно невыносимым. Артем бродил по двору, размышляя обо всем и ни о чем одновременно, то борясь с непрошеными, спровоцированными знакомой обстановкой воспоминаниями, то раздраженно и зло пиная носком ботинок рыхлый и грязный снег.

Ему хотелось хотя бы на мгновение испытать подлинный, ничем не омраченный покой, но, увы: даже в Штатах он мог рассчитывать лишь на долгосрочную иллюзию. Здесь же он, будто все глубже проваливаясь под лед, постепенно захлебывался в мучительной агонии, не веря в ее завершение. Или спасение.

Спустя пару десятков минут, а может быть, целый час Артем наконец направился обратно.

Принять нестерпимо горячий душ. Залпом опрокинуть в себя бокал вискаря. И уснуть. Забыть обо всем хотя бы до утра.