Соратники Иегу
Шрифт:
Но как это бывает с людьми, которые презирают сталь и огонь, огонь и сталь чудесным образом избегали его; впереди и позади Ролана со всех сторон падали люди, а он оставался стоять, неуязвимый, как гений войны.
Во время Сирийской кампании Бонапарт послал двух парламентеров с требованием, чтобы Джеззар-паша сдал крепость Сен-Жан-д'Акр. Ни один из них не вернулся: оба были обезглавлены.
Необходимо было послать третьего. Ролан вызвался пойти в крепость, упорно настаивал на своем, наконец добился разрешения главнокомандующего — и возвратился невредимым.
Во время осады крепости
При отступлении Бонапарт приказал всем уцелевшим кавалеристам уступить своих коней раненым и больным; но никто не хотел выполнять приказ из боязни заразиться чумой.
Ролан посадил на своего коня зачумленных; трое от слабости свалились на землю; тогда он снова сел в седло и, здравый и невредимый, прискакал в Каир.
В жаркой битве под Абукиром он бросился в самую гущу врагов, пробился к паше, прорвав окружавшее его кольцо негров, и схватил пашу за бороду; тот выстрелил в него в упор из двух пистолетов; один дал осечку, пуля, вылетевшая из другого, скользнула у Ролана под мышкой и убила солдата позади него.
Когда Бонапарт принял решение возвратиться во Францию, Ролан первым узнал от него об этом. Всякий другой подпрыгнул бы от радости, но он, по-прежнему печальный и угрюмый, сказал:
— Я был бы рад, генерал, если бы мы остались в Египте: здесь у меня больше шансов умереть.
Но не последовать за главнокомандующим означало бы проявить неблагодарность, и Ролан отправился вместе с ним.
Во время морского перехода он оставался хмурым и безучастным. Недалеко от побережья Корсики обнаружили английский флот; только тогда Ролан, казалось, начал оживать.
Бонапарт заявил адмиралу Гантому, что они будут биться насмерть, и отдал приказ в случае поражения взорвать фрегат, но не сдаваться.
Однако они прошли незамеченными среди английского флота и 8 октября 1799 года высадились во Фрежюсе.
Каждому хотелось первым ступить на французскую землю; Ролан сошел с корабля последним.
Главнокомандующий как будто не замечал странностей Ролана, но на самом деле ничто не ускользало от его внимания. Он отправил Эжена Богарне, Бертье, Бурьенна, свою свиту, адъютантов по дороге, проходящей через Гап и Драгиньян.
А сам, взяв с собой одного Ролана, поехал инкогнито по дороге в Экс, чтобы увидеть собственными глазами, что творится на Юге.
В надежде, что свидание с родными благотворно подействует на молодого человека, оживит его, разгонит непонятную тоску, подтачивающую его сердце, Бонапарт по прибытии в Экс заявил, что покинет Ролана в Лионе и даст ему трехнедельный отпуск, желая вознаградить своего адъютанта и доставить приятный сюрприз его матери и сестре.
Ролан отвечал:
— Спасибо, генерал, сестра и матушка будут счастливы свидеться со мной.
Раньше Ролан ответил бы по-другому: «Спасибо, генерал, я буду счастлив увидеться с матушкой и сестрой».
Мы были свидетелями событий, разыгравшихся в Авиньоне; мы видели, с каким глубоким презрением к опасности, с каким горьким отвращением
А теперь, как мы уже говорили, оба они спали или делали вид, что спят, в карете, которую пара почтовых лошадей мчала по дороге из Авиньона в Оранж.
VI. МОРГАН
Пусть читатели позволят нам ненадолго покинуть Ролана и сэра Джона, которые сейчас и физически, и морально чувствуют себя неплохо и не внушают нам опасения. Сосредоточим внимание на лице, которое только промелькнуло в нашем романе, но должно играть в нем важную роль.
Мы имеем в виду вооруженного человека в маске, который появился в столовой авиньонской гостиницы и вручил Жану Пико опечатанный мешок, по ошибке похищенный вместе с казенными деньгами.
Мы видели, что отважный грабитель, назвавший себя Морганом, прискакал в Авиньон верхом, в маске, среди бела дня. Перед тем как войти в гостиницу «Пале-Эгалите», он привязал у крыльца свою лошадь. Казалось, в папском и роялистском городе лошадь пользовалась такой же безопасностью, как и всадник; выйдя из гостиницы, он нашел ее на месте, отвязал, вскочил в седло, выехал из Ульских ворот, промчался бешеным галопом вдоль городских стен и скрылся из виду за поворотом дороги, ведущей в Лион.
Отъехав с четверть льё от Авиньона, он закутался в плащ, чтобы не видно было его оружия, потом, сняв маску, спрятал ее в седельную кобуру.
Сотрапезники, покинутые им в Авиньоне, были крайне заинтригованы и строили догадки: что за человек этот ужасный Морган, гроза Юга? Если бы они очутились на дороге из Авиньона в Бедаррид, они могли бы сами определить, соответствовала ли наружность грабителя его жуткой репутации.
Мы с уверенностью можем сказать, что они были бы чрезвычайно изумлены, увидев его черты, столь непохожие на образ, созданный их предвзятым воображением.
В самом деле, когда он снял маску на удивление изящной белой рукой, можно было увидеть лицо молодого человека лет двадцати пяти, которое правильностью черт и нежной прелестью напоминало женское.
Лишь одна особенность придавала этому лицу, по крайней мере в определенные моменты, выражение необычной твердости: это контраст между чудесными волнистыми белокурыми волосами, по тогдашней моде пышно зачесанными на лоб и на виски, и черными, как агат, глазами, бровями и ресницами.
В остальном его лицо, повторяем, было довольно женственным.
Маленькие уши чуть выглядывали из-под густых прядей, закрывавших виски (эту прическу щеголи того времени, «невероятные», называли «собачьими ушами»); нос был прямой, идеальных пропорций, рот немного велик, но на алых губах непрестанно играла улыбка, обнажавшая прекрасные зубы; тонко очерченный подбородок был подернут легкой синевой, говорившей о том, что, не будь он столь тщательно, совсем недавно выбрит, борода, в отличие от золотистого оттенка волос, была бы того же цвета, что брови, ресницы и глаза.