Сорок два банана
Шрифт:
– Сейчас уже, наверно, часов пять, – сказала Чакма. – По среднеевропейскому времени.
Только Натти Бумпо мог сказать ей, который час, потому что в кармане у него были часы с месячным заводом. Но ему не хотелось лезть в карман за часами – да и не все ли равно, который теперь час? Пять или шесть – от этого
– Пойдем, Натти, – сказала Чакма. – Мы найдем твоего редактора и докажем ему, что ты был прав.
А почему, собственно, он должен быть прав? Разве человек, который непраь, дышит не тем же воздухом? Разве он не ходит по той же земле?
– Пойдем, Натти, – сказала Чакма.
Профессор Гамадрил пытался их удержать – в конце концов им совсем нечего торопиться. Пусть посидят у него под деревом, погостят.
– Нет, – сказала Чакма. – На погруженное в жидкость тело действует выталкивающая сила, равная весу вытесненной им жидкости. Две величины, порознь равные третьей, равны между собой. Мы не можем здесь оставаться. Пойдем, Натти!
Натти Бумпо подумал, что если он встанет и пойдет, то профессор Гамадрил тотчас же займет его место. Тут только встань, подумал он, только отойди на пару шагов…
– Возьмите чего-нибудь на дорогу, – предложил с дерева сосед Бабуин.
– Мы поедем на поезде, – успокоила его Чакма. – Потом на самолете. Потом на троллейбусе, трамвае и метро. Все будет очень быстро, правда, Натти? Ну что же ты сидишь?
– Я уже давно здесь сижу, – сказал Натти Бумпо, адресуясь больше к профессору, чтобы как-то узаконить свои права.
– Натти, – сказала Чакма, – не забывай, что тебя ждет редактор. Тебя ждут европейские газеты и весь цивилизованный мир.
– Я как встал, так и пошел, – объяснил Бумпо профессору. – А теперь сижу… Шел, шел, а потом сел. Так и сижу. Давно сижу.
Чакма
– Натти, – сказала она, – неужели ты все забыл? Неужели ты забыл, что Земля вращается вокруг Солнца, а сумма углов треугольника равна двум d? Неужели и античастицы, и мягкая посадка на лунной поверхности для тебя теперь пустой звук?
Это был даже не звук, потому что Натти его не услышал.
– Прощай, Натти, – сказала Чакма, – раз ты остаешься, я ухожу одна. Я пойду к твоему редактору и докажу ему, что ты был прав… Тогда, раньше был прав… А потом я пойду в Роттердам… – Чакма заплакала. – Я буду гулять по городу Роттердаму, и по городу Амстердаму, и по Александриям я тоже буду гулять… И мне будет весело, мне будет хорошо и весело, слышишь, Натти?
Нет, Натти ее не слышал.
– Мне будет очень хорошо, – говорила Чакма, размазывая слезы по щекам, – потому что я буду чувствовать себя человеком. Потому что когда чувствуешь себя человеком… Ты же это знаешь, Натти, ты знаешь это лучше меня… Я научусь читать и прочитаю "Ромео и Джульетту". И "Тристана и Изольду". И я постараюсь быть такой же красивой, как были они… У меня 5удет красивое платье… И если мы с тобой когда-нибудь встретимся, ты меня не узнаешь… О Натти, ты никогда не узнаешь меня!
И она пошла прочь, маленькая, одинокая Чакма, вся мокрая от слез. Она шла туда, к своему человечеству, потому что теперь, когда из глаз ее текли слезы, она уже тоже была человек…
– Обезьяна, – сказал профессор Гамадрил, но было непонятно, о ком он это сказал.
Профессор Гамадрил иногда выражался очень загадочно.