Сорок лет Чанчжоэ
Шрифт:
Шаллер перенес самовар, густо пахнущий сосновыми шишками, на стол, закрыл трубное отверстие медной крышкой, чтобы не коптил, и заварил в китайском чайничке чай.
— А у него больше никого нет? — спросил полковник.
— Кого? — не понял Джером.
— Разве у Супонина нет родственников?
— Мы все — сироты, А я с Супониным прожил водной комнате три года. Я его родственник. Даром, что-ли, нюхал испорченный воздух! У него с желудком было не в порядке, — пояснил Джером. — Так что, могу?
— А велико ли наследство?
— По тебе, может, и ничтожно, а по мне —
Мальчик, запустил ложку в банку с вишневым вареньем, потом отправил ее в жадный рот, при этом чавкая и цокая, как бы стараясь лучше распробовать, затем повторил ту же самую процедуру с остальными банками и запил проглоченное глотком душистого чая.
— Хорош-ш-шее варенье! — сладко проговорил Джером, закатывая глаза. — И чаек неплохой.
— Угощайся, угощайся! — подбодрил полковник.
— Я угощаюсь, угощаюсь… Знаешь, сегодня утром встретил учителя Теплого, — сказал мальчик, глубокозачерпывая из банки с клубничным. — Ты его знаешь…
Так вот, от него пахло духами. — Бешеный мул" называются.
— И что же?
— Да ничего особенного. Просто этими духами пользовался мой сосед, родственничек Супонин. Они мне так осточертели, что я их за версту чую. Не — Бешеный мул", а бычья моча! Едкие-едкие! Раз помажешься — неделю воняешь!
Неожиданно в голове Шаллера все сложилось. Несколько картинок мгновением пронеслись перед глазами: убогая комнатенка Теплого, стеллажи с атласами по судебной медицине, сам славист с престранным взглядом, рассказы Джерома — все вдруг всплыло воздушным пузырем в мозгу Шаллера.
— Я знаю, кто убил Супонина, — произнес полковник тихо и так же тихо опустился на стул.
— Не может быть! — деланно воскликнул мальчик, облизывая ложку. — Ты великий Пинкертон! Кто же этот злобный маньяк?! Поделись своими выводами, ты же друг мне!
— Подожди, подожди! — ответил Генрих Иванович, пораженный открытием. — Тебе незачем это знать!.. Как-нибудь потом…
— Кто-нибудь из приезжих?
— Возможно, — механически ответил Шаллер, не замечая пары хитрых глаз, уставившихся на него, и этих вздернувшихся в ехидстве уголков губ, еще липких от варенья. — Тебе пора идти.
— Гонишь?
— Мне нужно еще поработать.
— А над чем ты трудишься?
— Слушай, — разозлился полковник. — Сначала ты приходишь незваным гостем, а теперь не хочешь уходить! Выкинуть тебя в окно?
— Ты обещал меня не бить.
— О Господи!..
— Ну ладно, ухожу…
Джером поднялся со стула, погладил свой вздувшийся живот, гулко рыгнул, а затем зевнул протяжно и со слезой.
— Скучновато с тобой.
— Что поделаешь, — развел руками Шаллер.
— Ну, я пошел…
— Давай.
— Пока.
— Счастливо.
Джером уселся на подоконник и крутанул ногами в сторону сада. Он было уже собрался спрыгнуть, как вдруг обернулся и сказал:
— Куры обожрали все лицо Супонину!
— И это знаю, — ответил Генрих Иванович.
— И отклевали то место, которым писают! — добавил мальчик и, спрыгнув в заросли лопухов, скрылся из виду.
Генрих Иванович остался один и лихорадочно думал, что ему делать. Он был уверен, что зверское
— Но как же так, — думал Шаллер. — Неужели Лазорихиево небо может зажигаться и злодею, поддерживая его своим сиянием?! Ведь недаром же при первой встрече Теплый намекнул ему, что небеса горят не только для добрых полковников! С ним нужно покончить, — решил Генрих Иванович. — Его прилюдно казнят на площади!" Шаллер подошел к металлическому рожку, висящему на телефонном ящике, как вдруг вздрогнул, словно вспомнил что-то очень важное.
— А как же расшифровка бумаг?!" Рука замерла в воздухе, так и не дотянувшись до телефонной трубки.
— Если его арестуют, я никогда не узнаю, почему моего имени нет в летописи города! И вообще я ничего не узнаю!.." Лоб Генриха Ивановича покрылся испариной. Он все еще держал руку вытянутой, но уже понимал с ужасом, что не позвонит шерифу, по крайней мере сейчас.
— Надо успокоиться, — решил Шаллер. — Взять себя в руки!" Полковник дернулся, опустил руку к бедру и пошевелил пальцами, разминая, словно они затекли. Затем посмотрел на двухпудовые гири, стоящие в углу, и было подался к ним, но вмиг передумал, развернулся и быстрыми шагами вышел из дома… Он почти добежал до китайского бассейна, скинул с себя одежду и, мощно оттолкнувшись ногами, нырнул в пузырящуюся воду. Генрих Иванович коснулся дна грудью, даже слегка поцарапался о какой-то камушек, затем так же мощно оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность, захватывая ртом воздух.
— Бред какой-то! — сказал он вслух и, доплыв до бортика,замер.
— Духи — Бешеный мул" продаются в любом корейском магазинчике и стоят двугривенный!.. Если человек интересуется судебной медициной, это еще не значит, что он убийца!.. Разве может этот тщедушный человечишка, в котором душа держится чудом, таким жесточайшим образом зарезать подростка, чьим учителем он был?.. Не может!" — сделал вывод Генрих Иванович и почти поверил себе.
Он успокоился и даже немного поплавал в удовольствие, решив непременно завтра же проведать слависта, отдать ему положенную сотенную и еще раз заглянуть в самую душу своими проницательными глазами.
— Конечно же нет, — сказал себе Генрих Иванович. — Лазорихиево небо зажигается только для добрых полковников!.."
22
Гаврила Васильевич Теплый решил купить себе новый костюм. Нужно признаться, что это решение было вынужденным, так как старые пиджак и брюки окончательно износились и вдобавок были безнадежно забрызганы кровью Супонина.
Отправившись в корейский квартал за обновой, славист всю дорогу ковырялся в памяти, восстанавливая до мелочей события минувшей ночи. Каждая деталька, каждая мелочишка, вспомненная им, доставляла сладчайшее чувство удовлетворения проделанным, и от этого учительский шаг становился шире и уверенно чеканил стоптанными каблуками по булыжной мостовой.