Сорок лет Чанчжоэ
Шрифт:
— Почему ясны?
— Потому что если у людей стали расти перья, то они не хотят, чтобы такие же перья были у кого-то еще!
— Это шутка?
— Совсем нет. Человек существо высшее, и он совсем не рад, что произошел от обезьяны. И если бы не было религии, то он бы ее обязательно выдумал, чтобы сочинить другую легенду о своем происхождении. Лишь бы не произойти от обезьяны. Так и в этом случае с перьями. Может напроситься мысль, что мы произошли от кур!
Генрих Иванович заулыбался своей сентенции и, пряча улыбку, окунулся
— Ты же знаешь, что я убиваю кур по другой причине! — сказал Джером, когда полковник вынырнул.
— Кстати! — воскликнул Генрих Иванович. — Я совсем забыл тебе сказать! Сегодня я получил доказательства, что ты действительно сын капитана Ренатова!
— Да? А ты в этом сомневался?
— Больше того, я знаю, кто твоя мать!
— Да?.. Интересно…
— Твоя мать — вдова капитана Ренатова, Евдокия Андревна Ренатова. Ты совсем не сирота, твоя мать жива!
— Хотелось бы узнать доказательства.
— К сожалению, пока я не могу тебе их привести. Но будь уверен: доказательства веские.
— Нет доказательств — нет уверенности! — сказал Джером, на некоторое время задумался и добавил: — Мать только та, которая воспитывает своего ребенка!
— Она бы тебя обязательно воспитала, но произошли в жизни такие обстоятельства, что у нее не было на это возможности!
— Какие такие обстоятельства?
— Я тебе скажу о них, как только смогу.
Джером опять замолчал. Он вспомнил толстую бабу, к которой его когда-то приводили на опознание и которая жалела его со слезами на глазах, предлагая усыновить. — Конечно же, она не моя мать, — решил мальчик и успокоился. — На кой хрен мне нужна мать!"
— У меня есть еще одна новость! — сказал Джером, решив для себя неожиданную проблему.
— Хорошая или плохая?
— Смотря для кого.
— Для тебя.
— Для меня хорошая.
— Говори.
— Был у меня одноклассник. Бибиков была его фамилия. Очень я его не любил!..
Так вот, Бибиков лежит сейчас в морге с перерезанным горлом и выпотрошенный, как рыба перед жаркой. И перья ему выщипали с затылка. Вот такая новость!..
Как эта новость для тебя? Хорошая или плохая?
Дясером увидел, как лицо Генриха Ивановича побагровело, как сжалось в пружину могучее тело атлета.
— Скоро и моя очередь.
— Откуда ты это знаешь? В газетах ничего не было!
— Будет… Спальня Бибикова находилась рядом с моею… К тому же я побывал в морге, конечно, нелегально. Надеюсь, ты меня не выдашь? — спросил мальчик и, получив в ответ утвердительный кивок, продолжал: — Я нашел холодильник, в котором он лежит. Он весь такой синий, у него вспорот живот до самых яиц. Мне даже стало его чуточку жалко. Но когда я представил, что то же самое вскоре будет со мною, то перестал ему сострадать… Кстати, у тебя растут перья?
— Что?.. Ах нет, не растут.
— И у меня не растут. А у других почти у всех проклюнулись.
Неожиданно полковник в одно движение выскочил
— Не бойся, с тобою ничего не случится! Я тебе обещаю! Ах ты, Господи, что творится!
— А я и не боюсь. Чего мне бояться!..
Но Генрих Иванович уже не слышал своего приятеля. Он торопился по очень важному делу.
Оставшись один, Джером не спешил вылезать из теплой воды. Он с удовольствием следил за газовыми пузырьками, отрывающимися от его живота и всплывающими на поверхность.
— Все-таки он боров, — подумал про Генриха Ивановича мальчик. — Как медлительна его мысль. Ишь, какой он сегодня был самодовольный! Есть некоторая радость лишать человека уверенности в себе. Это как удар под дых…" Джером проплыл до середины бассейна, а затем обратно.
— Однако пора посмотреть, что будет дальше, — решил мальчик, точно зная, куда направился его великовозрастный приятель. — То-то будет развлечение!.."
— Гаврила Васильевич?..
— Кто там?
— Это я… Генрих Иванович, — ласково сказал полковник Шаллер в щель двери квартиры Теплого. Хотя тело его дрожало от возбуждения и ненависти, он все же старался придать своему голосу доброжелательность, дабы не спугнуть слависта.
— А разве вам не передали рукопись? — спросил Гаврила Васильевич. — Я послал ее с нарочным.
— Передали, передали. Просто я кое-что не сумел разобрать!..
— Странно… Что, почерк не понятен?
Генрих Иванович тихонько выругался.
— Почерк понятен, но смысл ускользает.
Наконец замок на двери щелкнул, и в проем, защищенный цепочкой, высунулась голова Теплого.
— Вы один? — спросил славист.
— Один, — подтвердил Шаллер и улыбнулся. — Я хотел бы просить вас ускорить работу. Если нужно, я заплачу двойную ставку.
Упоминание о деньгах лишило Гаврилу Васильевича бдительности. Он поспешно снял с двери цепочку и посторонился, пропуская полковника в комнату.
— Это крайне сложно — ускорить работу, но я постараюсь сделать…
Теплому не удалось досказать конец фразы. Кулак Генриха Ивановича угодил ему прямехонько в зубы, превращая их в крошево. Гаврила Васильевич рухнул на пол срубленным деревом. Голова его каким-то образом оказалась под креслом, а руки и ноги подрагивали в такт бьющемуся сердцу. Он был далек от своего сознания.
— Скотина! — шипел Шаллер. — Выродок! Мразь!
В какой-то исступленной радости он наступил Теплому на дергающуюся ногу и покрутил по ней каблуком сапога. Учитель не реагировал.
— Сучье вымя! — еще раз выругался Генрих Иванович, наконец уразумев, что Теплый лежит без сознания и не чувствует боли. — Не рассчитал! — огорченно проговорил он и сел в кресло, под которым лежала голова слависта. — Ничего, я дождусь, пока ты начнешь соображать снова! Надеюсь, это твой последний день!
Прошло несколько минут. Теплый не шевелился.