Сорок лет среди грабителей и убийц
Шрифт:
– Кажется, нашел!
Он оживился.
– Как? Что? Кого? Где?
Но я ничего ему не ответил, потому что сам еще знал очень мало.
Дело было так.
По обыкновению я вышел на свою охоту вечером двадцать девятого декабря. Переодетый бродягой, шел я медленно мимо Обуховской больницы, направляясь к Сенной, чтобы провести вечер в малиннике, когда меня перегнали двое мужчин, по одежде – мастеровые. Один из них нес узел, а другой говорил ему:
– Наши уже бурили ей. Баба покладистая…
Меня словно
Недолго думая, я нащупал в кармане свой перстень с сердоликом и решил следить за этими людьми.
Они миновали Сенную площадь и вошли в темные ворота огромного дома де Роберти. Через ворота вошли во двор и пошли вглубь, а я вернулся на улицу и стал ожидать их возвращения.
Рисковать и идти за ними не было нужды. Место, куда они направлялись, я уже знал. Там, в подвале, жила солдатская вдова Никитина, известная мне скупщица краденого.
Знала и она меня не по одному делу, и я пользовался у нее даже расположением, потому что всегда старался не вводить ее в убытки отобранием краденого и устраивал так, что пострадавшие люди за малую цену выкупали у нее вещи.
Ждать мне пришлось недолго. Минут через пятнадцать – двадцать вышли мои приятели, уже без узла.
Я пошел им навстречу и у самого фонаря нарочно столкнулся с одним из них, чтобы лучше разглядеть его в лицо. Он выругался и отпихнул меня, но этого времени было достаточно, чтобы я узнал его в тысячной толпе.
Я перешел на другую сторону и стал следить. Они зашли в кабак, наскоро выпили по стакану и вышли, закусывая на ходу печенкой.
Один спросил:
– Ночевать где будешь?
– А в Вяземке, – ответил другой. – А ты?
– Я тут… С Лукерьей!
Они остановились у дома Вяземского, этой страшной в свое время трущобы, и распрощались.
Я тотчас вернулся в дом де Роберти и вошел прямо в квартиру Никитиной.
Она пила за некрашеным столом чай, со свистом втягивая его с блюдца.
Взглянув на меня, безучастно спросила:
– Чего, милый человек, надо?
Я невольно рассмеялся.
– Не узнала?
Она оставила блюдце и всплеснула руками.
– А вот те Христос, не признала! Ваше благородие! Вот обрядились-то! Диво!
– За делом к тебе, – сказал я. Она тотчас приняла степенный вид и, выглянув в сени, старательно закрыла дверь.,
– Что прикажете, ваше благородие?
– У тебя сейчас двое были, вещи продали, – сказал я. – Покажи их!
Она кивнула головой, беспрекословно подошла к сундуку и показала мне вещи.
Я аж задрожал, как ищейка, напавшая на след: это были довольно старый полушубок и извозчичий кафтан с жестяной бляхой! Чего лучше! Предчувствие меня не обмануло, я напал на след!
Но затем наступило разочарование.
– Пятерку дала, – равнодушно пояснила мне Никитина. – Али краденые?
– Другое-то разве несут к тебе? – сказал я. – Ну, вещи пока что пусть у тебя
Она подняла голову и спокойно ответила:
– А пес их знает. Один через другого, мало ли их идет. Я и не спрашиваю!
– Может, раньше что приносили?
– Нет, эти в первый раз.
– А в лицо запомнила?
Она покачала головой.
– И в лицо не признаю. Один-то совсем прятался, в сенях стоял, а другой все рыло воротил. Только и видела, что рыжий. Да мне и в мысль не приходило разглядывать.
Я смущенно вздохнул.
– Ну, так пока что хоть вещи побереги!
И вот на это-то происшествие я и намекнул Келчевскому.
Несомненно, я напал на след, это ясно. Но вместе с тем у меня в руках не было еще никакого материала. Тем не менее я решил отыскать этих людей, стал их выслеживать, и седьмого января удалось арестовать молодцов, обвинив их в продаже тулупа и армяка.
Келчевский взялся их допросить.
Один из них, рыжий, здоровый парень с воровской наглой рожей, назвался государственным крестьянином Московской губернии Александром Петровым, а другой – мещанином Иваном Григорьевым.
Заявили они, что ходят без дела, ищут места, а что до Никитиной, то никакой такой не знают и никаких вещей ей продавать не носили. Уперлись на этом, и конец.
Мы их посадили, а я занялся проверкой паспортов. Они оказались в порядке.
Вызывали Никитину. Не знаю, боялась ли она в самом деле, только не признала ни того, ни другого.
Между тем уверенность, что это именно одни из «душителей», была во мне так крепка, что передалась и Келчевскому. Тот продолжал держать их в тюрьме.
Время шло. Я продолжал свои поиски, но безуспешно. Мои арестанты сидели, Келчевский безуспешно допрашивал их. А убийства с удушением продолжались.
Я уже начал падать духом, как вдруг опять случай пришел мне на помощь.
Однажды я присутствовал при допросе Келчевским старого рецидивиста Крюкина по делу о шайке грабителей, орудовавших в то же время в Петербурге. Надо сказать, что Келчевский знал свое дело блестяще, и именно ему я обязан своим умением добиваться признания. Несколькими словами он мог сбить с толку допрашиваемого и узнать правду. Так и в этот раз.
– Плохо твое дело. Я бы, пожалуй, помог тебе, если бы и ты нам помог, – сказал он Крюкину.
Лицо Крюкина оживилось надеждой.
– Чем, ваше благородие?
– Где, с кем сидишь?
– Нас много, восемь!
– А Иванов с тобой?
– Душитель-то?..
Я чуть не подпрыгнул, но Келчевский сохранял полное спокойствие. Он кивнул и сказал:
– Он самый! Узнай у него, скольких он удушил и с кем…
Крюкин покачал головой.
– Трудно, ваше благородие! Действительно, говорил, что душит и вещи продает, а больше ничего. Мы его даже спрашивали: как? А он выругался и говорит: «Я пошутил». Ребята сказывали, что знают его, ну а как и что подлинно, никто не знает.