Сорок монет
Шрифт:
— Посмотрите, что делает время! Менгли расцвела, пока мы изучали науки, превратилась в настоящую невесту. — Увидев в ее руке книгу, спросил насмешливо: — Ты что, еще ходишь в мектеб?
Менгли не стеснялась Махтумкули и Човдура, потому что они были друзьями и ровесниками ее брата, и ответила, может быть, более дерзко, чем следовало:
— Мужчины считают, что только им подвластны науки. И, наверное, поэтому пишут вот такие книги, которые не хочется читать.
Махтумкули удивленно и, пожалуй, впервые внимательно посмотрел
Он взял книгу, полистал ее. Спросил:
— Чем же не понравилась?
И потому, что вопрос был задан серьезно и Махтумкули смотрел на нее как-то по-особому, Менгли на секунду смутилась.
— Я и сама не знаю, — сказала она, опустив взгляд, и Махтумкули показалось, что солнце зашло за тучу.
«У нее прекрасные, как весеннее небо, глаза, — подумал он. — В них можно смотреть бесконечно».
— Вот видишь, — вмешался в разговор Бекмурад, — выходит, ты неправа. Мужчина сумел бы объяснить, почему это нравится, а это — нет.
Слова брата словно подстегнули ее. Снова стала она прежней Менгли.
— Почему же? — насмешливо ответила она. — Просто я не хотела говорить, боясь, что вы все равно не поймете. Но если хотите, слушайте. В этой книге нет ничего, кроме загробного мира, как будто для людей самое главное — конец света. Нам надо еще разобраться в том, что происходит вокруг нас, а уже потом раздумывать об аде и рае.
— Аллах создал и тот и этот мир, — сказал Човвур, — и человек вправе….
— Подожди, — остановила его Менгли. — Если так, ответь мне: почему одни всю жизнь гнут спину, а другие только и знают, что набивают живот? Почему мы с мамой ткем ковры, а нежатся на них другие? Почему у меня и моих подруг только по одному платью, а дочери бека меняют их чуть ли не каждый день? Что я, хуже их, глупее или не умею работать? Ну, скажи!
Човдур и Махтумкули молчали, застигнутые врасплох такими вопросами. Бекмурад хотел было остановить Менгли, но она отмахнулась от него и продолжала:
— Вот вы ученые люди, скажите, почему так устроен мир? Вчера люди Ханали взяли у Гулялек последнего жеребенка, а отца Акджамал нукеры забрали за то, что он вовремя не заплатил подати. А если ему нечем платить? — Менгли вдруг устыдилась своей горячности и уже тише добавила: — Вот о чем я хочу читать в книгах.
«А ведь она права, — думал Махтумкули, возвращаясь поздно вечером домой. — Ученые, поэты должны помочь людям лучше устроить свою жизнь».
Он вспоминал глубокие глаза девушки и улыбался в темноте.
Так родилась его любовь к Менгли.
Два года учебы в медресе не погасили этой любви. И когда поэт вернулся в родной аул и снова увидел Менгли, его ужаснула мысль о том, что он мог так долго жить вдали от любимой.
Они случайно встретились на берегу Атрека. Менгли вспыхнула и вся потянулась к нему. Но тут же опомнилась и смущенно потупилась.
— Ты вернулся? — сказала она еле слышно.
Махтумкули
— На, прочитай. Это я написал для тебя, Менгли.
Ока спрятала листки под платок и, не поднимая головы, быстро пошла к аулу.
И потом было много стихов о любви, переписанных начисто старательным Клычли. Они делали вышитую букчу — матерчатую сумку Менгли — все тяжелее и тяжелее. Каждый раз, засыпая, девушка нащупывала в темноте узор букчи, нежно гладила его, и содержимое отвечало ей слабым шуршанием. Ей незачем было доставать листки — каждое слово Махтумкули билось в ее сердце.
Они были молоды и не умели беречь свое счастье.
Ранним утром, принарядившись, Давлетмамед пошел к родителям Менгли. Они сразу поняли, что неспроста молла явился в такую рань. А он вел беседу не спеша, издалека подходя к самому главному. Он говорил о добром соседстве, о давней дружбе двух семейств, напомнил, что Бекмурада и Махтумкули водой не разольешь. Пора было бы и сказать то, ради чего он пришел, да все не решался Давлетмамед, все медлил.
Он не сомневался в ответе, и все-таки у него отлегло от сердца, когда Аннакурбан на его предложение породниться сказал:
— Что же может быть лучше, Давлетмамед?
Но рано было радоваться. За этими словами последовали другие:
— Только… Видишь, какое дело…
Давлетмамед нахмурился.
— Я слушаю тебя, сосед, говори.
— Ханали прислал сватов.
Ханали… Вот оно что! Если есть чем поживиться, богатые всегда тут как тут.
— Он что же, себе в жены хочет взять твою Менгли? — Горечь и обида прозвучали в в голосе Давлетмамеда.
Хозяин опустил голову, — ранний гость задел больное место.
— Хочет женить своего сына, Мамед-хана, — тихо сказал он. — У кого много золота, тот все может. Совсем недавно Мамед-хан привел в свой дом молодую жену. И вот опять… Конечно, такая хозяйка, такая мастерица, как Менгли, будет ценным приобретением.
— Ну, и как ты решил, сосед? — Давлетмамед спросил почти спокойно.
— Ты не думай обо мне плохо, Давлетмамед, — вздохнул хозяин. — Сам знаешь, как иметь дело с ханами. Но я им ничего определенного не обещал. Подождем, посмотрим, что будет дальше. Может быть, аллах смилуется над нами и все обойдется по-хорошему.
Давлетмамед тяжело поднялся.
— Не ожидал я, — сказал он, глядя изучающе, словно видел впервые соседа. — Бедняк хочет породниться с ханом. Только я не помню случая, чтобы после этого человек до конца дней своих ел мед с мягким чуреком. Смотри, и Менгли работницей сделают, и тебя, того и гляди, к рукам приберут. Прощай. Аннакурбан остановил его:
— Не обижай меня, Давлетмамед. Я же не отказываю тебе. Еще раз говорю: рад отдать Менгли твоему Махтумкули, приходите, столкуемся.
Старые глаза Давлетмамеда радостно сверкнули.