Сорок пять. Часть первая
Шрифт:
– Вот плата за заказанный на завтра ужин.
– По скольку на человека? – осведомились в один голос муж и жена.
– По шесть ливров.
– А вам не известно, нашел ли капитан помещение для своих земляков?
– Должно быть, нашел. – И, несмотря на настойчивые расспросы хозяев «Розового куста» и «Шпаги», посланный ушел, соблаговолив ответить только это.
Наконец наступил для кухни «Шпаги гордого рыцаря» долгожданный день. На колокольне монастыря августинцев пробило половину первого, когда несколько верховых остановились у гостиницы, слезли с лошадей и вошли. Они прибыли через ворота Бюсси и, естественно, оказались первыми:
Один из прибывших казался главным над остальными как по своей представительной внешности, так и по той роскоши, которую мог себе позволить в лице двух сопровождавших его слуг. Каждый предъявлял при входе известный нам оттиск и был встречен супругами в высшей степени любезно, особенно молодой человек с двумя слугами. Тем не менее, за исключением последнего, все прибывшие посетители занимали места с какой-то робостью и даже беспокойством: видно, что-то серьезное их заботило, и озабоченность эта усиливалась, когда они машинально протягивали руку к карману. Одни сразу направились отдыхать, другие пожелали до ужина прогуляться по городу, а молодой человек с двумя слугами осведомился, нет ли чего новенького и интересного в Париже.
– Если вы не боитесь давки и вас не страшит мысль, что придется простоять часа четыре на ногах, – ответила госпожа Фурнишон, – то пойдите посмотреть на казнь господина де Сальседа, испанца, осужденного за участие в заговоре.
– Ах да! Я что-то слышал про это дело… Конечно, пойду. – И тотчас же ушел в сопровождении обоих слуг.
К двум часам приехали группами по четыре-пять человек еще двенадцать посетителей. Некоторые пришли поодиночке, а один – словно по-соседски: без шляпы, с тросточкой в руке. Он немилосердно бранил Париж, где, по его словам, воры так дерзки, что среди белого дня около Гревской площади стащили у него с головы шляпу, и так ловко, что он их и не заметил. Впрочем, он сам виноват: нечего приезжать в Париж в шляпе, украшенной таким драгоценным аграфом [22] .
22
Аграф – нарядная пряжка или застежка.
Часам к четырем в гостинице Фурнишонов расположились уже сорок земляков капитана.
– Что за странность? – обратился хозяин к жене. – Они все гасконцы!
– Что же тут удивительного? Ведь капитан и говорил, что приедут его земляки. Раз он сам гасконец – то и они гасконцы.
– Да, это правда.
– Разве ты забыл, что господин д’Эпернон родом из Тулузы?
– Да, да. А ты все стоишь на том, что это был господин д’Эпернон?
– Да ведь у него таки сорвалось его знаменитое «парфандиу» [23] .
23
Parfandious, mordioux, cap de Bious – излюбленная гасконцами непереводимая божба.
– У него сорвалось… знаменитое «парфандиу»?! Это еще что за зверь?
– Глупый! Это его любимая клятва.
– А, вот оно что!
– Удивляться надо одному – что у нас сорок гасконцев, а должно-то быть сорок пять.
Но к пяти часам прибыли
Многие были между собой знакомы: так, например, уже известный нам Эсташ Мираду подошел к гасконцу с двумя слугами, обнялся с ним и представил ему Лардиль, Милитора и Сципиона.
– Какими судьбами ты в Париже? – спросил его тот.
– А ты сам, дорогой Сент-Малин?
– Я получил должность в армии, а ты?
– Я приехал по делам наследства.
– И все еще таскаешь за собой эту старуху Лардиль?
– Что же делать? Она во что бы то ни стало хотела ехать со мной.
– Не мог ты разве уехать тайком, чтоб не сажать себе на шею всю ватагу, что тащится за ней следом?
– Невозможно было: она сама распечатала письмо прокурора.
– Значит, ты был извещен о наследстве письмом?
Мираду подтвердил это и поспешил переменить разговор:
– Не странно ли, что в этой гостинице так много посетителей и все они исключительно наши земляки?
– Вовсе не странно: одна вывеска способна привлечь благородных людей, – вмешался в разговор наш старый знакомый, Пердукас де Пенкорне.
– Ах, это вы, дорожный товарищ? – узнал его Сент-Малин… – А вы мне так и не объяснили до конца то, что начали рассказывать на Гревской площади, когда нас разлучила толпа.
– А что я начал вам рассказывать? – Пенкорне слегка покраснел.
– Каким образом случилось, что я вас встретил дорогой, между Ангулемом и Анжером, в точно таком же виде: пешком, без шляпы и с тросточкой в руках?
– А это вас очень занимает?
– Еще бы! От Пуатье до Парижа далеко, а вы пришли из еще более дальних мест.
– Я пришел из Сент-Андре де Кюбсак.
– Вот видите. И в таком виде, без шляпы?
– Это все очень просто.
– Ну нет, не нахожу.
– Сейчас поймете. У отца моего есть пара лошадей, которой он так дорожит, что способен лишить меня наследства после случившегося со мной несчастья.
– Какое же с вами случилось несчастье?
– Я объезжал одну из них, самую лучшую, как вдруг в десяти шагах от меня раздался выстрел. Лошадь моя испугалась и понесла по направлению к реке.
– И бросилась в нее?
– Да.
– Вместе с вами?
– Нет, к счастью, я успел спрыгнуть на землю, а то утонул бы вместе с ней.
– Ах, бедное животное, значит, утонуло?
– Разумеется! Вы ведь знаете Дордонь – она шириной более полумили.
– И что же было дальше?
– Я решил не возвращаться домой, а уйти как можно дальше от родительского гнева.
– Ну а шляпа-то?
– Погодите же, черт возьми! Моя шляпа свалилась.
– Как и вы?
– Вовсе я не свалился, а спрыгнул на землю. В роду Пенкорне никто еще не падал с лошади: мы все хорошие наездники с пеленок.
– Да, это известно. Так что же шляпа-то?
– Шляпа-то?
– Ну да, шляпа.
– Шляпа моя свалилась, и я пошел ее разыскивать. Денег со мной вовсе не было, и она была моим единственным ресурсом.
– Каким же это образом? Не понимаю! – настаивал Сент-Малин, решив посмотреть, до чего дойдет Пенкорне в своих объяснениях.