Сорок третий
Шрифт:
С полным, налитым до краев стаканом Вакуленка поднимается над столом.
– Дорогой Сергей Кондратович, мы рады приветствовать вас на родной полесской земле как нашего секретаря и командира. Докладываем, что, как и в гражданскую войну, наша Рудобелка стояла и стоит в авангарде борьбы против ненавистного врага. От себя лично скажу, что в Заприпятскую зону я идти не хотел, так как там мало лесов, больше полей, а я к полю не привык. Бригаду, которую мне выделили, принимаю, доверие партии и правительства оправдаю. Передаю вам свою партизанскую власть как законному уполномоченному
С этими словами Вакуленка обнимает Лавриновича, целует в губы, а затем мгновенно, одним духом опоражнивает свой стакан.
Рукоплескания. Объятия. Поцелуи... Некоторые, не стыдясь, тыльной стороной ладони смахивают слезу.
Следующий тост произносит Лавринович. Он благодарит за доверие, говорит о том, что партизанских заслуг не имеет, но постарается приобрести. Момент подходящий, и Лавринович сообщает - наиболее достойные партизаны будут представлены к наградам, даже к присвоению воинских званий.
Официальная скованность рассеивается, по застолью из края в край переливается возбужденный гомон:
– Сергей Кондратович, аэродром в Заречье на нашей территории, а оружия получаем очень мало; Шесть автоматов на бригаду...
– Железную дорогу на Жлобин надо раскидать. Тогда будет сплошная партизанская зона...
– Как понимать о погонах, товарищ секретарь?
– Федор Бумажков пошел в армию одновременно с вами. Может, что слышали о нем?
Лавринович отвечает, рассказывает, на минуту наступает тишина, потом - снова вопросы.
Хорошее получилось застолье, и разговор хороший. Впервые за долгие месяцы сошлись самые известные в районе люди, которых подняла на гребень волна военного лихолетья. Не известные, не прославленные ранее, они вынырнули, точно из темноты, и теперь сидят за одним столом с человеком, который не только наделен высокой партийной властью, но еще и генерал. Может, даже немного завидует им этот свойский, нечванливый и, видно, неплохой генерал, хотя неизвестно пока, какие он битвы выиграл. А они выиграли - и знают это сами. Незаметные работяги, скромные труженики низового - районного, сельсоветского - звена, вчерашние бригадиры, колхозники, учителя, командиры-окруженцы, они в годину опасности, которая нависла над их страной, нашли силу без команды и приказа повести за собой других. Имена их на устах старожилов лесного болотного края. Они его герои.
Вакуленка с Михновцем вышли во двор проветриться.
– Секретарь неплохой, - прислонившись спиной к забору, говорит Вакуленка.
– Я его до войны знал. Песочил меня в сороковом году за срыв плана по льноволокну. Очень туго было тогда с трестой. Оршанская фабрика стала. А теперь я его когда-нибудь пропесочу. Мог же тут остаться, как минские, гомельские обкомовцы. Так он еще Бумажкова потянул. Спасибо, что бригаду дал. Двум медведям, брат, в одной берлоге тесно. Спрошу когда-нибудь.
– Не спросишь!
– Михновец захохотал.
– Мне рассказывали - наводит относительно тебя справки: сколько пьешь, с какими бабами спишь. Прижмет будешь
– Мышью я не был и не буду.
Ночь дышит теплым ветром. Капает с крыш, пахнет мокрым деревом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
I
Своим переводом в Мозырь Эрна Турбина обязана генералу Фридриху. Дней через пять после Нового года он появился в сопровождении двух майоров и капитана-адъютанта. Без стука открыв дверь, стремительно ворвался в общую канцелярию. Турбина сидела за столом, разговаривала по телефону. В тот момент, когда стройный, моложавый, хоть уже совершенно седой генерал входил в кабинет гебитскомиссара, а она уловила на себе его острый, как гвоздь, взгляд, опустила глаза.
Генерал у комиссара задержался недолго, не более четверти часа. Но Турбина успела за это время, как бы что-то предчувствуя, подвести карандашиком брови, попудриться, подкрасить губы.
Выйдя из кабинета, генерал остановился напротив нее.
– Фольксдойч?
– резко, гортанно спросил он и снова пронзил ее стальным взглядом серых, слегка выцветших глаз.
– Немка, - на этот раз Турбина выдержала генеральский взгляд.
– Как попали в Россию?
– Мой отец - инженер. Работал по контракту в Донбассе.
– Работать в моей канцелярии согласны? Мне нужны немцы, которые знают край, население.
За спиной генерала навытяжку стоит гебитскомиссар, прищурив левый глаз, чуть заметно подмигивает - соглашайся. Свет генеральского расположения в зависимости от ее согласия или отказа, видимо, может пролиться и на особу самого комиссара.
– Я согласна, господин генерал. Но у меня двое детей, мальчиков. Обязанности матери...
– Капитан, - генерал даже не повернул головы, - запишите. Квартиру для фрау...
– Турбина, - подсказывает переводчица.
– Для фрау Тюрбин, - как все немцы, генерал переиначил ее фамилию. Как можно лучшую. И все остальное. Вам недели на сборы хватит?
– Спасибо, господин генерал. Не нахожу слов, - слабый румянец заливает щеки переводчицы.
Генерал в легком поклоне склоняет голову, козыряет гебитскомиссару, круто повернувшись, чеканя шаг, идет к выходу. Вся свита, как бы повторяя каждый генеральский жест, устремляется следом за ним.
В Мозыре Турбиной выделили отдельный домик. Он стоит на горе, окружен яблоневым садом, прямо из окон открывается красивый пейзаж: заснеженные заприпятские луга, далекий темно-синий сосняк.
В городе штабы тыловых служб, окружные гражданские учреждения. Поскольку в военные городки Козенки, Мышанки, в казармы Горбылевского пехотного училища прибывают на пополнение воинские части, в самом городе оборудовано что-то наподобие военного офицерского санатория. Офицеры катаются с гор - а в Мозыре именно горы - на лыжах, вечером заполняют казино и ресторан.
Выехав из Горбылей, Турбина вздохнула с облегчением. Последние месяцы сидела там как на угольях. Там знакомые - они так или иначе знают ее по школе, слышали о муже; не могли остаться не замеченными ее свидания с Фрицем Зонемахером. Тодтовский инженер, пожалуй, то главное, что заставило Турбину согласиться на поспешный переезд в Мозырь.