Сорок третий
Шрифт:
Эту дорогу мог знать только местный человек. В местечке ходили слухи о сотском из Кавенек, которого власовцы, забратав, как лошадь, заставили показывать эту дорогу.
Лес стоит в тихой, предосенней, задумчивости. На березе изредка пробивается желтый лист, кое-где яркий багрянец опалил верхушки стройных осин, а в остальном лес по-летнему зеленый, богатый... Пригнувшись, можно насобирать горсть переспелой сладкой черники, на приболотье густой ягодник осыпан беловато-синей голубикой, гроздьями ежевики. До ломоты в висках пахнет багульник. Грибы на каждом шагу - твердые,
Птицы свое отпели. Попискивают, прыгая по веткам, ползунки, зяблики, неугомонно долбит по стволу трухлявого дерева дятел, но чаще всего подают голос синицы. Они - предвестники осени.
Мите грустно. За последние два года только в ту осень, когда через местечко проехали немцы, ходил в лес, собирал грибы. В первую весну, живя в будке, вместе с Лобиком блуждал по сосняку, выискивая припрятанные с осени гранаты и патроны. А так лесной красоты, щебета птиц, травы, цветов он не замечал, даже не думал об этом. Все его существо властно заполняло другое - война.
Остановку беглецы делают возле криницы: надо поесть. Источник, выбиваясь из глубины, сбегает тоненьким, живым ручейком к болотцу.
Криницу кто-то огородил, поставил небольшой срубчик. Доски от времени подгнили, покрылись зеленым мохом. Но люди тут бывают. На сучке сосны висит берестяная кружка с длинной ручкой.
Беглецы со смаком пьют студеную - даже зубы ломит - воду. Перекусывают. Мальчик, которого Маня держит на руках, просто золото. За весь день ни разу не заплакал. Спит, часто пошевеливая пухлыми губками. Видимо, нравится ему лес и чистый лесной воздух.
Между тем надо подумать о ночлеге. Солнечные лучи играют уже в самых вершинах, на землю от деревьев ложатся тени. Печальным и даже тревожным кажется в вечернее время лес. Он затихает и как бы окутывается завесой загадочности. Дышит в лицо легкий ветерок, лопочут листья осины. Хлопцы напрямик продираются в чащу. Нашли окруженную соснами полянку, натаскали хворосту, сухостоя. Когда на небе блеснули первые звезды, разожгли большой костер.
Ложатся немного поодаль от него, кружком. Спят крепко, нисколько не тревожась об опасности. Кто в такую чащобу полезет?
Проснулись беглецы поздно и от того, что увидели, замерли от страха. Метрах в пятидесяти от поляны - наезженная дорога, на ней свежие лошадиные следы, помет. Следов много, утром проскакало по дороге не меньше взвода. Что это за лесные гости тут были? Скорее всего, власовцы, так как дорога ведет из Кавенек на Малковичи...
Дальше хлопцы идут с большей осторожностью. Дорогу из виду не теряют, но держатся в отдалении от нее. В полдень примечают женщину. Прячась за кустами, она что-то несет в лубяной корзине. Хлопцы притаились, и женщина выходит прямо на них. Увидев вооруженных людей, она заметалась, намереваясь снова уйти в кусты.
– Постой, тетка!
– кричит Митя.
– Не бойся, мы свои.
Хлопцы спрашивают, где Озерки, Малковичи, как пройти на хутор Скорошилов, но женщина молчит. Только часто бросает испуганный взгляд на Митин мундир.
– Да не немцы
– И не власовцы. Идем в партизаны...
– Никаких партизан не знаю.
– Мы о них не спрашиваем. Расскажите, как выйти на Озерки.
Женщина машет рукой, показывает в ту сторону, откуда только что вышла сама. В корзине у нее - картошка.
– Знаем, где Африка, Австралия, а где Озерки - спрашиваем, неизвестно над кем подшучивает Лобик.
– Хорошо, что костер потух. А то бы привели в местечко на веревке.
– Кого привели?
– переспрашивает Митя.
– Нас. Партизаны, называется.
У Лобика скверная привычка, когда что-нибудь не клеится, искать виновного. Сергей кривит губы в усмешке, уставший Рудик недовольно хмыкает. Митю это выводит из себя.
– Так вы же в армии были!
– кричит он на Сергея и Лобика.
– Почему не додумались охрану поставить? Вояки...
Он вырывается вперед, идет один. Через несколько минут хлопцы его догоняют.
– Вот что, - голос у Лобика серьезный.
– Нас большинство, и мы требуем, чтоб ты снял мундир. Разве не видишь - от нас люди убегают.
Это уже чересчур: не для форсу натянул Митя немецкую форму. Оскорбленный в лучших своих чувствах, он кричит на весь лес:
– Какое большинство? Рудика на улице подобрали. На кой черт он тут? Нет, кроме него, кого партизанам кормить?
Лобик первый хохочет над собственным предложением. На короткое время согласие между ними восстанавливается.
Выбравшись на открытое место, они увидели Озерки. Ни одна хата не уцелела. Торчат закопченные трубы, колодезные журавли, кое-где на огородах купки груш-дичков. Пусто, глухо на пожарище. Ни человека, ни коня, ни собаки.
Краем поляны хлопцы обходят деревню. Вид разрушения, пустоты особых ощущений у них не вызывает. Может, потому, что с поля все собрано, картошку жители, очевидно, убирают на рассвете, а на отдельных полосках даже пробивается зеленая щетина молодой озими.
Под вечер, когда беглецы делают привал, произошла еще одна встреча. Из густого лозняка, что возле болотца, вышел человек в зимнем ватном пальто, но, увидев незнакомых, хотел снова нырнуть в кусты. Митя с Лобиком выскочили, клацая затворами, подозвали человека к себе. Он неохотно подошел, и Митя узнал заведующего Малковичской школой Веселовского. Он в местечке бывал часто, и Митя его немного знает.
Веселовский - чернявый, солидный - несет за плечами мешок. Держится настороженно. Оно и понятно - учитель партизанит. Ушел в лес еще прошлой осенью, побив ночью в школе окна, развалив печь. Об этом рассказывал Микола.
– Почему вы без винтовки?
– спрашивает Митя.
– Если бы на нашем месте были немцы, тогда что?
Веселовский беспомощно хлопает глазами.
Митя приглашает учителя перекурить, угощает сигаретой, и тот наконец успокаивается. Рассказывает, как дойти до Скорошилова, советует переночевать в малковичских куренях, которые отсюда совсем недалеко. Половина Малкович сожжена, и те, у кого нет хат, назад в деревню идти боятся.