Сороковые... Роковые
Шрифт:
– Да ты что?
– ахнул Панас.
– Леш, а ведь и правда... глаза-то у вас одинаковые, э, я - болван слепой.
Леший поднялся, прошел куда-то в дальнюю комнату, чем-то побрякал-пошуршал и принес небольшую книжицу, завернутую в суровую холстину.
– Смотри, это только Никодим и Самуил видели. Книжица оказалась альбомом с несколькими фотографиями, старинными, дореволюционными, на твердом картоне с виньетками и надписью фотоателье. А на фото... молодой статный, широкоплечий... Матвей в форме офицера царской армии при полном параде
– Боже мой, Леш, вы с Матвеем одно лицо - только он худее тебя, а это..?
– Да - Нэлюшка, моя любимая женщина и мать Матвея.
– Ох, Леш. А почему ты Матвею не скажешь что...
– Да боюсь - вдруг не захочет меня признать?
– Леш, ты чего? Да у парнишки детства толком не было, мать сгинула... А тут такой отец, да он до потолка будет прыгать!!
Леший задумчиво прогудел:
– Да, скорее всего так и сделаю, войны-то ещё два с лишним года, кто знает, что может быть, а так определенность будет.
И появился на следующий день в лагере Панас с Лешим. Как обрадовались ему ребята из будущего, сначала повисла на нем счастливая Стешка, потом обнимали мужики, а Волчок, стоя на задних лапах, облизывал Матвея. Тот смеялся и отворачивался от шершавого языка волка.
Через полчаса где-то Панас позвал Матвея в землянку и вышел плотно прикрыв дверь, оставив Лешего и сына вдвоем.
– Матвейка... я вот должен тебе сказать... что я...
– Что случилось?
– встревожился Матвей.
– Да вот, случилось...
– Леший махнул рукой, не находя нужных слов, и пододвинул к сыну альбом.
– Смотри!
Тот недоуменно взял, открыл первую страницу, где красовался выпускник военного училища Лавр Ефимович Лаврицкий.
– Ох ты, какой ты был красавец!
А перевернув страницу, замер... долго внимательно вглядывался в фотографию, Лавр боялся дышать... сын поднял на него удивленные, неверящие глаза...
– Это же... мамочка и ты? Значит..?
– -Да, Матвейка, я - твой отец. Сам видишь, мы с тобой на одно лицо.
– Но как, откуда, почему??
– Не знал я, сын, что ты зародился, раскидало нас тогда. ...я вот тут долго провалялся, еле выжил, рана долго не заживала, гноилась. Если б не Самуил... меня бы не было, да и тебя тоже старый ворчун спас. А чтобы ты не сомневался...
Леший заголил плечо, и повернулся спиной.
– Как у меня, такие же родинки?
– удивился сын.
– Да, у нас в роду Лаврицких все мужчины гренадерского роста, крупные с таким родинками рождались. И имена были только Лавр и Ефим, чередовались. Ты вот только - Матвей. Я же и помыслить не мог, что у меня есть сын, и Нэличка здесь осталась.
Ты маму любил?
– Больше жизни, сынок, ни одна из женщин с ней не идет ни в какое сравнение. Правда, её родители- твои дед и бабушка по материнской линии, меня терпеть не могли, я же из захудалого дворянского роду. У меня за душой только небольшая усадьба в деревне имелась, а те, Вересовы, были весьма небедными, вот и ставили палки в колеса. Мы хотели пожениться ещё в пятнадцатом, когда Нэличке исполнилось восемнадцать - куда там. Потом меня на фронт... А в конце семнадцатого - начале восемнадцатого, когда все рухнуло, у нас с твоей мамой была всего неделя счастья. Я присягал на верность, отправился в армию, вот так и потерялись. Простишь ли меня, сын? Позволишь ли так тебя называть?
И столько боли и ожидания было в таких одинаковых глазах, что Матвей не выдержал, сорвался с места и изо всех сил стиснул своего могутного отца. Леший обнимал своего сына, и по заросшему лицу катились слезы, он и не помнил, когда у него они появлялись, может, только в детстве? Даже когда увидел тяжелораненого, беспомощного, бессознательного сына и тогда слез не было.
Долго вот так стояли отец и сын, Лавр не хотел размыкать объятий, но сын всхлипнул, и он нехотя разжал руки:
– Сын, мы с тобой теперь неделимы, подожди-ка, - он открыл дверь, за которой царапался Волчок.
Тот ворвавшись в землянку, втянул воздух и, как-то радостно взвизгнув, подпрыгнул, ткнулся носом в грудь своего Лешего и опять начал вылизывать лицо Матвея.
– Видишь, как радуется волчище, все ведь он понимает, не говорит только.
Впервые за все время существования отряда было всеобщее построение. Негромко и веско говорил Панас, пояснил, зачем они собрались, зачитал кой какие выдержки из записок Ляхова-Ляховича, в ряду стоявших послышался ропот, и Сева эмоционально сказал:
– Расстрелять сволочугу!
Его поддержали всеобщим гулом. Привели Ляхова, который почему-то уверовал, что ему - особисту, ничего страшного не грозит, побоятся связываться с его ведомством. А когда Осипов зачитал приказ по отряду, что он, Ляхов, приговаривается к расстрелу... вот тут полилось...
Он обошел своим вниманием всех, каждому грозил карами, каждого обещал сгноить в северных лагерях, проклинал Осипова... эту девку, которая во всем виновата, ну дала бы по-тихому - жалко что ли, или убудет? А он, весь такой идейный борец с врагами должен страдать.
Полюшка сжалась, а Сергей молча сделал несколько шагов и с огромным удовольствием врезал Ляхову по морде.
– За базар надо отвечать, тем более, за мою невесту!
Тот взвыл, из разбитого носа потекла кровь.
– Так, - прогудел Леший, - нечего эту мразь слушать, кроме него тут людей нет!
– Он передернул затвор верного карабина.
– Командуй, Никитович!
И через три минуты все было кончено. Громко сказал Женька: