Сорванные цветы
Шрифт:
Олег настиг Катю в прихожей.
– Я никуда тебя не пущу! Я люблю тебя!
– Я должна уйти, отпусти.
– Я не убивал Оксану. Поверь мне.
– Отпусти.
Как она была счастлива еще два часа назад! И все внезапно рухнуло. Может быть, он действительно не виноват? Милый.
– Хорошо, Катя. Уходи. Подумай обо всем. Вдали от меня. А потом возвращайся. Я верю, что ты вернешься, я так тебя люблю.
Катя медлила. Он совсем не боится, что она побежит к следователю. Может, он действительно не виноват?
– Я тебя очень люблю, – повторил Олег.
«Я тебя тоже люблю», – едва не ответила Катя.
– Я отвезу тебя? – с надеждой спросил Олег.
– Не надо.
Катя вышла.
Андрей стоял под заснеженным деревом и обводил
Андрей развернулся и, оставляя за собой цепочку следов, направился к машине. Все было не так? Да, все было не так. Не так, как писали газеты, и не так, как написал он в заключительной реляции...
«Шестерка» дернулась пару раз в конвульсивном рывке и затихла. Приехали. Только этого не хватало. Все попытки завести машину закончились неудачей. Андрей усмехнулся и прислушался. Невдалеке, за леском, слышалось урчание проносившихся мимо автомобилей. А здесь, на этом ответвлении шоссе, стояла тишина и ни одна машина не радовала глаз своим приближающимся силуэтом. Не повезло Мирославскому. Действительно, здесь можно проваляться сутки, и никто тебя не подберет.
Андрей закрыл автомобиль, пнул на прощанье пару раз колесо и побрел через лес к оживленной трассе. В машине была рация, но, как это обычно случается, именно сегодня утром она сломалась.
Утопая в снегу, проваливаясь и оступаясь, оглашая морозную тишь всплесками интеллигентно-сдержанных ругательств, Андрей упорно пробирался к дороге, черневшей между голых деревьев. И потянуло же его на место преступления. Ведь не его преступление, почему же тянет? А может быть, и его, если он представил дело не в истинном свете, а так, как это было выгодно многочисленному руководству.
Новенький «Москвич» затормозил, едва Андрей успел поднять руку в упрашивающем жесте.
– Садись, сынок, подвезу! – За рулем сидел веселый, шустроглазый дедок. – Что, снежные ванны принимал?
– Да нет, – ответил Андрей, – машина заглохла. Там. – Он махнул рукой в сторону дороги, где осталась брошенная «шестерка».
– Так давай зацепим ее, – предложил жизнерадостный дедок. – Трос есть?
У Андрея не было не только троса, но и домкрата, и запаски, и еще много чего. Вообще в отношении к автомобилю он был удивительно небрежен и легкомыслен, и это было парадоксальной чертой его натуры, так как во всем остальном он демонстрировал аккуратизм и серьезность, близкие к маниакальным.
– Да пусть, – снова махнул рукой Андрей. – Потом... Быстрее новую куплю.
– Эх, сынок, не любишь ты свою машину, – сказал дед укоризненно. Он осторожно и бережно держал руль двумя руками, а когда переключал скорости, то словно ласкал рычаг ладонью. Его «Москвич» блестел как новогодняя игрушка. – И меняешь их, наверное, раз в год?
– Нет, я не Крез.
А я вот на своей предыдущей всю жизнь проездил. А эту только-только купил. – Дед окинул гордым взглядом салон «Москвича». По понятиям Андрея, они ехали чрезвычайно медленно, можно сказать, шли пешком. – И слушай, парень, какая удивительная история связана с этим автомобилем. Расскажу тебе.
Андрей приготовился слушать. Если старый человек ударился в воспоминания – гаси фары, это надолго.
– Ну, в общем, еду я как-то раз, ну, месяц-полтора назад на своей старенькой «единичке» по этому шоссе. Она у меня хоть и старенькая, но проблем с ней было меньше, чем какому-нибудь бизнесмену с его «Опелем». Так вот, и на том самом месте, значит, где тебя я подобрал, голосует парнишка. Ну, постарше, конечно, тебя лет на десять, но для меня парнишка. Подобрал я его. А он взволнованный такой, нервный. Все крутил в руках папку и бумажник. Ехал молча. А как стал выходить, в городе я его высадил, протягивает мне бумажку в пятьдесят долларов. Представляешь? Я оторопел поначалу, но взял. А что, раз дают, надо брать, тем более у него, значит, это не последнее. Ну, еду дальше. И когда уже стал закрывать машину, обнаружил его бумажник. Вот сюда завалился, вот тут
Андрей открыл солидное портмоне из натуральной кожи. Сбоку, под пленкой, лежали две фотографии. Одна – удивительно привлекательной женщины, другая – ярко накрашенной молодой девушки. Оксана и Яна Берг.
Полковник Скворцов нервничал. Он волновался не потому, что шеф Анатолий Федорович вызвал его в девять часов вечера и попросил подъехать прямо к дому, хотя такие вызовы означали серьезный, судьбоносный разговор. Он переминался с ноги на ногу, он прохаживался вдоль высокой ограды, он почти вспотел от волнения, потому что генерал должен был выйти на прогулку с собакой. С собакой! Эти мерзкие, отвратительные животные, с ощеренными пастями и налитыми кровью глазами, внушали полковнику панический ужас. Любая дворняжка, маленькая и кривоногая, устремляясь к нему с идиотским лаем, могла заставить увлажниться ладони и спину Скворцова. И ни одна собака не обходила своим вниманием полковника. Они даже сквозь обшивку седьмой модели «БМВ» с ликованием распознавали предательские мурашки, покрывавшие мужественного полковника, и провожали автомобиль истеричным лаем.
Но полковник Скворцов был мужчиной, и о его страхе знали только он и собаки. Сотрудники не замечали, что Эдуард Семенович натягивается гитарной струной, когда служебная овчарка тычется в его колени мокрым носом. «Любят вас животные, – улыбались подчиненные, – а вы на них ноль внимания. Вот они и нервничают!». Полковник Скворцов измученно растягивал побелевшие губы в улыбке. Все его внутренности в такие моменты представляли собой доисторическую окаменелость.
Он знал, что причина его животного страха перед четвероногими гадинами – психическая травма в детстве, когда на него, трехлетнего ребенка, напала огромная собака. Испытанный ужас навсегда сделал его не вполне нормальным человеком, что-то сдвинулось в сознании полковника. Но медицинская карта Эдуарда Семеновича была стопроцентно положительной и никому не могла рассказать об этом психическом отклонении, о его проблеме не знали ни начальство, ни подчиненные. Для них полковник Скворцов просто был человеком, влюбленным в мягких, сонных кошек или в раздутых от жратвы хомячков, или в волнистых попугаев. Но не в собак. И долгие годы Эдуард Семенович занимал ответственный пост, оставаясь подпольным неврастеником, – он удачно справлялся со своей ролью. Но ведь множество известных, видных, часто мелькающих по телевизору высокопоставленных лиц считаются вполне нормальными, но иначе как шизофрениками их и не назовешь...
Дверь в ограде распахнулась, в проеме возникла умная морда овчарки, а сверху – силуэт Анатолия Федоровича.
Овчарка рванулась к полковнику, тот почувствовал, что его сердце грохнулось в желудок и бешено колотится там, между пельменями со сметаной и рюмкой водки, выпитой за ужином. Но и желудок сорвался и с истеричным журчанием сполз по берцовой кости вниз, к пяткам.
– Едрена вошь, – дико заорал спаситель Анатолий Федорович, отгоняя собаку от своего гостя. И это было одним из немногих приличных выражений, которые он употребил в течение встречи. Далее произошел разлив полноводной реки сочных ругательств. – А ну гуляй! Эдуард Семенович, разве в деле Мирославского обнаружились какие-то новые факты?