Сорвать розу

Мартен Жаклин

– Я не малышка!

Смущенная и немного огорченная, зачем-то приложила пальцы к губам, которые только что поцеловал Эли. Поцелуй – если его можно так назвать – закончился почти раньше, чем начался, поэтому непонятно, что она почувствовала в это время. Будь он более продолжительным, возможно, знала бы… Когда же Дэниел хоть раз поцелует ее, пусть дружески, или торопливо, или в знак благодарности, как сделал это Эли!

Закрыв глаза, Феба представила поцелуи Дэниела, которых так ждала с их первой встречи… о них

так тосковала, но так и не дождалась.

Он любил ее, в этом была уверенность. Казалось, между ними вспыхивают искры, когда они оказываются в одной комнате, – его глаза сияют, голос приобретает другой тембр. Однако, несмотря на ее чувства, приветливые взгляды, дрожащие ресницы, приглашающие его, соблазнительные улыбки, Дэниел всегда соблюдал дистанцию.

– Будь он проклят! – громко воскликнула Феба, кончиками пальцев поглаживая свои нецелованные губы. – Будь проклят! Проклят! Проклят! Неужели самой придется добиваться его?

– Мисс Феба, что с вами?

Открыв глаза, Феба встретила мягкий обожающе беспокойный взгляд Лиши Хиксома, еще одного помощника Эли.

– Ничего, – ответила она, покраснев от досады и смущения. – Элиша, доктор Бен просил, чтобы рядового Джесса Доуна – ну того, который не может ходить – доставили в столовую. Можете воспользоваться креслом-каталкой.

Поздним вечером, когда столовая из конференц-зала снова превратилась в обеденный зал, где они не только ели, но и отдыхали, расположившись поудобнее, Эли рассказал о чудесном излечении Джесса Доуна: ввезли его в комнату в кресле, а вышел он оттуда на собственных ногах.

– Из-за долгого пребывания в постели ему трудно было держаться на ногах, но шел он совершенно нормально.

Тилли поставила на стол блюдо с бараниной.

– Это было чудо! – сказала она через голову Шошанны с легкой непринужденностью, царившей в Грейс-Холле.

– Не совсем так, Тилли, – усмехнулся Эли, а затем нежно улыбнулся. – Во многом это заслуга Фебы. Она так взбудоражила его, что все дурное настроение, которое так долго накапливалось, выплеснулось… и ему захотелось сорвать злость на ком-нибудь.

– Так в чем же была загадка, Эли, – спросила Шошанна, – если, как выяснилось, его ноги были вовсе не повреждены?

– Он боялся, – ответил Эли. – После шести месяцев службы в армии та перестрелка в середине января, когда они пытались захватить британский лагерь на Стейтен-Айленд, оказалась его первым настоящим сражением. Ему впервые довелось услышать свист пуль, несущих смерть, увидеть убитых друзей рядом с собой… кровь, стоны, крики, запахи, и его охватил страх смерти – он запаниковал, бедный парнишка. Боже мой, это ведь все в семнадцать лет.

– Он сделал что-нибудь такое, что заставило его стыдиться самого себя? – уточнил Дэниел.

Эли одобрительно кивнул.

– Вот в этом вся суть, Дэниел: он стоял за кустами, дрожа от страха,

пока через несколько минут Стерлинг не приказал отступать. Все то время, пока они добирались до своего лагеря, его естественный инстинктивный поступок трансформировался в его мозгу в величайший акт трусости.

Тилли, которая не ушла на кухню, продолжая с интересом слушать обсуждение, снова вмешалась в разговор.

– Ну и ну, доктор Бен. Вы говорите, что его неспособность ходить связана с уверенностью, что он оказался трусом?

– Так оно и есть, Тилли. – Он обвел взглядом всех присутствующих за столом. – У меня нет, конечно, никаких научных доказательств, кроме рядового Доуна, но я убежден, что это так.

Доктор Аза Холланд, обладающий аналитическим складом ума, в течение какого-то времени обдумывал свой вопрос к Эли.

– В этом случае, доктор бен-Ашер, ваш вывод таков: из-за того, что ноги не смогли вынести его на поле боя, а он был уверен, что они должны были сделать это, его мозг продиктовал телу соответствующее заслуженное наказание – потерю способности пользоваться ими?

– Хорошо сказано, доктор.

Феба уходила из столовой последней. Весь обед она чувствовала взгляд Дэниела, выражающий гордость и пылкое одобрение, и нарочно задержалась, надеясь, что он скажет ей об этом сам.

И Дэниел сказал.

– Мисс Феба, восхищен тем, что вы сделали сегодня.

Она подошла к нему ближе.

– Правда, Дэниел?

Дэниел проглотил подкативший к горлу комок, когда почувствовал шуршание юбок у своих ног и прикосновение к себе затвердевших кончиков ее грудей.

– Да, мадам, восхищен.

– Тогда не называй меня «мадам» и «мисс Феба».

Она подвинулась ближе к нему, и у Дэниела закружилась голова от ее податливой близости – его одурманил чистый запах лавандового масла и сияющие темные глаза, завораживающе уставившиеся прямо на него.

– Феба, – прошептал он. – Феба.

– Ты уверен, что восхищаешься мной, Дэниел?

– Да, Феба.

– Тогда докажи это.

Его ухаживание могло быть слишком медленным и осторожным, но он не был настолько неискушенным в любви, чтобы спрашивать, что имелось в виду: его руки обняли ее, он прижал ее тело к себе и стал целовать со страстной нежностью влюбленного молодого человека, сгорающего от желания.

Феба поняла, что отвечает на его поцелуи с таким же пылом – этому не надо учиться, пронеслось у нее в подсознании. Умение приходит само собой, инстинктивно, и улучшается с каждым новым поцелуем.

Прижавшись тесно друг к другу, поглощенные взаимными поцелуями, они не увидели и не услышали, как Эли вернулся за забытой записной книжкой.

Он отступил назад – записную книжку можно забрать и позже: не стоит мешать так страстно влюбленной паре… его другу… и девушке, которую они оба любили.