Соседи по квартире
Шрифт:
В собственных словах я слышу вопрос «Могу ли я довериться этому моменту?». И с внезапной ясностью осознаю, что мы сейчас оба голые. Что несколько минут назад занимались любовью и что, кажется, Келвин готов повторить.
— Ты так говоришь, просто потому что я тебе нравлюсь, — перевернувшись на меня и целуя, произносит Келвин.
Поначалу поцелуй ощущается мягким и нежным, словно точки в конце предложений, но мне этого мало, и, перевернув его на спину, я усаживаюсь верхом. Келвин прав, он мне действительно нравится. Но я беспокоюсь, что влюбляюсь в него слишком быстро и слишком всерьез.
— Еще бы, —
Келвин наблюдает, как я приподнимаюсь и опускаюсь на него, от чего у него закрываются глаза.
— Mo st'oir'in, боюсь, ты нравишься мне слишком сильно.
— Что означает это прозвище? — мой вопрос звучит сдавленно, словно мне тяжело дышать.
Проведя ладонями по моей талии, Келвин обхватывает грудь.
— Мне это так странно. Никогда раньше я его не произносил, — под его прикосновениями становится жарко. — Мой дед называл так бабушку. В переводе с ирландского это значит «моя драгоценная».
глава двадцать вторая
Следующие несколько недель запомнились обилием секса и еды на вынос, аплодисментами после спектаклей и тихими разговорами по дороге с работы, неспешным приходом весны и ежедневными дождями. Каждый раз, когда мы приходим домой, это похоже на возвращение в придуманный мир: Келвин не просто находится в моей квартире, теперь он здесь живет.
Никогда раньше у меня не было таких отношений: чтобы секс случался всегда и везде, как будто мы никак не можем насытиться друг другом. Вместо того чтобы принимать душ по очереди, мы делаем это вместе. В кабинке едва хватает места для одного, но, как резонно заметил Келвин, именно поэтому двоим там есть чем заняться. Иногда мы обедаем у Джеффа с Робертом, но чаще всего проводим время дома, предпочитая комфортную тишину бурным дискуссиям: читаем, переговариваемся и смотрим фильмы, уютно устроившись на диване. Или же устраиваемся в постели.
Келвин практически ненасытный любовник; его аппетиты отражают мою горячность и помогают мне избавиться от смущения, особенно когда я хочу его снова почти сразу после того, как мы закончим. Он постоянно целует меня и дарит незначительные приятные подарки: закладки для книг с цитатами из произведений, которые я особенно люблю, мои любимые апельсины в шоколаде из магазина за углом и всякие розовые штучки — серьги, плетеный браслет с лотка уличного торговца или смешные солнцезащитные очки в оправе цвета фуксии. Мой муж ест, словно стремительно растущий подросток, и предпочитает ходить по дому обнаженным — настаивая, что «Так прикольней» и что после напряженной репетиции следует все проветрить. «Ты знаешь, Холлэнд, — с сильным акцентом говорит он, — ощущения просто потрясающие! Хождение с голыми причиндалами мало с чем может сравниться. Особенно когда целый день потел, как свинья».
А потом швыряет меня на диван и щекочет, до тех пор пока я не захожусь в истерическом
Я пытаюсь держать в голове, что все это не по-настоящему — и, конечно же, долго не продлится, — но каждый раз, когда Келвин поворачивается ко мне посреди ночи и будит прикосновениями, происходящее начинает обретать реальные черты. Или когда он, со всклокоченными волосами и со следами подушки на лице, приносит мне чашку кофе. Или когда помогает надеть пальто перед выходом из дома и целует в щеку.
Не важно, играет ли Келвин для сотен зрителей или движется во мне и на мне, расфокусированным взглядом блуждая по моим губам, или посреди дня тихо наигрывает на гитаре, я постоянно задаюсь вопросом, как мне удавалось раньше жить той посредственной жизнью. Ведь даже тогда, когда я наблюдала за сотворенной им магией на станции, то был единственный яркий момент недели. А сейчас для моего мирка он стал чем-то вроде центра вселенной. Разве я могла не влюбиться?
Я пишу его сестре, и, несмотря на уверения Келвина, что она не большая любительница переписываться, Бригид пишет мне в ответ. Сначала короткие сообщения посреди дня, а потом длинные истории и обмен фотографиями — и вот так мы начали узнавать друг друга. Каждая частица моей жизни — словно гвоздь, скрепляющий дом, где могут жить наши с Келвином сердца, и я чувствую почти болезненное желание привезти сюда его сестру и мать. Знаю, он по ним очень скучает. Отложенных денег у меня не так много, но вместе с Бригид у нас получилось купить два билета, чтобы сделать ему сюрприз.
***
Однажды вечером идет очередной спектакль, разгар второго акта, и Рамон поет возле рампы о том, как его персонаж наблюдает за уходом дочерей в лес. В нескольких метрах от него, в оркестровой яме аккомпанирует Келвин. Это момент, которого все всегда ждут и когда внимание аудитории удерживается всего одним прожектором, направленным на Рамона. Во время этой песни я едва могу дышать и всегда делаю себе пометку успеть закруглиться с делами, чтобы посмотреть из-за кулис и послушать ту ноту…
— Мама, а это скоро закончится? Они уже несколько часов поют.
В ответ на громкий детский голосок по залу проносится волна смешков, и Рамон доводит партию до конца, сочувственно кивая смущенной матери, которая спешно берет на руки маленькую девочку и уходит из зала, после чего раздается шквал аплодисментов.
Театр непредсказуем, и большинство актеров скажут, что именно этим он им и нравится. Непослушный ребенок в зале или пропущенный сигнал о смене гардероба исполнителей — все это вносит элемент неопределенности, а в сочетании с энергией, идущей от зрителей, делает атмосферу особенно притягательной.
Похоже, что для Келвина исполнение стало чем-то вроде афродизиака. После последнего поклона тем вечером он тут же находит меня и явно с трудом сдерживается, прижав меня к металлической конструкции декораций леса. В его глазах плещется озорной восторг, к которому я уже успела пристраститься. Обхватив за талию, Келвин приподнимает меня над полом.
Сейчас театр уже опустел, но он несет меня глубже за кулисы, не переставая оставлять посасывающие поцелуи на шее.
— Ты сегодня был фантастически хорош, — успеваю произнести я, прежде чем он закрывает мне рот поцелуем.