Соседи
Шрифт:
— Сумасшедшие?
— Нет, просто немного странные, одним словом, не твои...
Губы его все еще улыбались, но он уже не глядел на нее. Опустил голову, окунулся лицом в ее ладони.
— Ничего от тебя не скроешь.
Она спросила не сразу:
— Случилось что-то плохое?
— Да.
— Что же?
— Меня сняли с работы.
— И только?
— Нет, не только. Хотят отдать под суд.
— За что?
Он помедлил и вдруг стал говорить быстро, захлебываясь.
У него полным-полно врагов, он даже и представить себе
— Ревизия?
Он кивнул:
— Целых три. И по-моему, все понимают, что дело это явно подстроено, но ничего не могут поделать. Закон есть закон.
Должно быть, теперь, когда он выговорился, ему стало сразу легче. Он даже вздохнул полной грудью, словно сбросил с себя невесть какую тяжесть.
Она сказала:
— Не расстраивайся, все пройдет...
Он усмехнулся:
— Все пройдет, и я тоже пройду.
Надежда всегда и во всем была оптимисткой: во всем и везде стремилась увидеть что-либо хорошее, светлое, обнадеживающее. Еще и в институте, когда, бывало, заваливала сессию, утверждала: «Ну что ж! Тем лучше, буду еще раз готовиться, чтобы пересдать, лучше все пойму и запомню...»
Если шел дождь, говорила: «Вот хорошо! Воздух станет чище, свежее...»
И в мороз ей нравилось: «Самая здоровая погода...»
Артем спрашивал подчас: «А жара тоже хороша для здоровья?»
И она совершенно серьезно отвечала: «Конечно, почему нет?»
Когда-то подруга попросила у нее на один день клипсы, самые любимые, голубые, под бирюзу. Надежда не умела отказывать, дала клипсы, только просила: ни в коем случае не потеряй. Но подруга спустя неделю вернула только одну клипсу.
«Что хочешь делай, — сказала. — Потеряла клипсу. Где — не знаю, все кругом обыскала...»
«Ужасно жаль! — призналась Надежда. Подбросила на ладони уцелевшую клипсу, решительно заявила:— Буду носить одну в правом ухе, где-то, кажется в Уганде или в Сомали, очень модно носить в ухе одну сережку...»
Надежда принялась уговаривать его:
— Дался тебе твой нефтепровод! Смотри, ты у себя дома, комфорт, горячая вода, телевизор, можно взять билеты в любой театр...
Артем отвечал рассеянно:
— Да, конечно, об чем речь...
Однажды ночью он, думая, что она спит, оделся, вышел из комнаты. Она вышла вслед за ним, увидела: он сидит на кухне, за кухонным столом, жадно курит, морщась и хмуря брови.
Он не сразу заметил ее, потом увидел, вздрогнул, попытался улыбнуться:
— Садись, Надюша...
Она села рядом. Он обнял ее за плечи одной рукой, потом закурил сигарету, красиво стряхивая пепел в сковородку, стоявшую на столе. В другое время она бы немедленно убрала сковородку, а сейчас и внимания не обратила. Хочется ему приспособить
Он погасил окурок, провел ладонью по своей щеке, ладонь его блеснула в свете лампы, низко опустил голову. Наверно, стеснялся своих слез, было совестно перед ней, перед самим собой, но не мог удержаться, и, чем больше сердился на себя, тем, должно быть, неудержимей катились слезы из глаз...
Она хотела было прижать его к себе, баюкать, как маленького, говорить слова, понятные только им обоим, лишь бы успокоить, утешить его, но где-то, шестым чувством, поняла: этого делать не надо, он не простит своих слез ни себе, ни ей...
Сказала просто, как будто ничего не видя:
— Идем-ка спать, слышишь?
Он покорно встал, пошел за нею в комнату. Покорно лег в постель, закрыл глаза. Ладонь под щекой, губы чуть приоткрыты. Вдруг показался ей маленьким, беззащитным. Она натянула на него одеяло:
— Спи, малыш.
Он кивнул:
— Уже сплю.
И в самом деле уснул. А она лежала рядом, сна ни в одном глазу, и все думала, думала...
Спустя несколько дней решилась, написала подробное письмо в «Правду». Дала свой служебный адрес и стала ждать телефонного звонка, письма, вызова.
Но все произошло совсем не так, как она ожидала. Никто не звонил, не приезжал. Прошел месяц или чуть больше. Артема вызвали в партконтроль, и еще раз вызвали, и еще.
Однажды он прибежал вечером домой, она только вернулась из института, кинулся к ней, закружил по комнате.
— Победа! — кричал. — Победа, почти полная и окончательная!
Не уставая, повторял рассказ о том, как его встретили, как расспрашивали, как он волновался и поначалу далее слов не находил, а после вдруг начал говорить и сам себя остановить не мог...
Ему не довелось узнать, с чего все началось, кто написал в «Правду».
«К чему? — думала Надежда. — Ведь главное сделано, он оправдан, все хорошо окончилось, вместо суда и следствия — внушение. И все. Чего же еще можно желать? Впрочем, может быть, это письмо вовсе и не сыграло никакой роли? Просто в партконтроле сидят умные люди, и они сумели во всем разобраться...» Но все-таки она считала: начало всех начал — это самое ее письмо...
Артем снова улетел к себе в Салехард. Она провожала его: на аэродроме они поцеловались, словно влюбленные, не имеющие жилплощади.
Он так и сказал:
— Можно подумать, что нам негде больше целоваться, как на аэродроме или на вокзале.
Она предложила:
— Давай представим себе, что так оно и есть на самом деле.
Он мгновенно отозвался:
— Давай! Это здорово!
Он всегда умел подхватить любую мысль, расцветить ее. Она восхищалась этой его особенностью, а он говорил:
— Что в том хорошего? Выходит, живу отраженным светом, ничего своего, незаемного не могу придумать...
Он взял ее руку, поднес к губам, стал медленно целовать один палец за другим. Спросил вкрадчиво: