Соседи
Шрифт:
Надежда пожала плечами. Терпеть не могла лгать, придумывать невесть что. Однако не стала возражать. Сняла трубку, сказала сухо:
— Ее нет дома. — Послушала немного. — Право, не знаю.
Должно быть, он все еще не хотел отпускать ее, все еще не верил ее словам.
— Не знаю, — повторила Надежда, добавила с ледяной вежливостью: — Простите, я тороплюсь...
Повесила трубку и немедленно накинулась на Лелю:
— Очень прошу тебя, займись наконец упорядочением своих романов! Сама придумывай,
— Я еще не оглохла, — ответила Леля.
Он встретился с нею через час, когда она выходила из дома. Стоял возле подъезда, ждал. Угрюмый, разом постаревший, в знакомом сером пальто, на голове шапка-ушанка.
Увидел ее, недолго раздумывая, рванулся к ней:
— Лелька! Родной мой, что случилось?
— Ничего, — сказала Леля. — Ну что ты в самом деле?
Быстро пошла вперед по улице, и он пошел рядом с ней, не отставая ни на шаг.
Он сказал:
— Постой! Остановись хотя бы на минутку!
Она остановилась. Он посмотрел на нее горячими черными глазами:
— Что случилось? Можешь мне в конце концов объяснить?
— Ничего не случилось, — ответила Леля. Намеренно отводила глаза в сторону, чтобы не встречаться с ним взглядом. Было боязно, вдруг не выдержит, не сумеет побороть себя и все, все станет по-прежнему.
По-прежнему? А как же его жена, поблекшая, невзрачная? Как же его сын, похожий на него, с отцовскими угольно-черными глазами? Куда от них деться? Как позабыть?
Потом Леля подумала: интересно, рассказала ли жена ему о том, что кто-то звонил ей от его имени, вызывал на Белорусский вокзал? Черт бы побрал эту Симочку, она одна во всем виновата! Она все придумала, весь этот дурацкий розыгрыш с посылкой, из-за нее Леля поперлась на вокзал. Леля вздрогнула: вдруг показалось, где-то в толпе мелькнуло лицо жены, ее печальные глаза, чуть полуоткрытые бледные губы.
Что за наваждение, однако! Ведь она для Лели решительно чужая, посторонняя, почему же Леля должна жертвовать своей любовью ради посторонней, чужой женщины и ее сына?
Во имя чего? Зачем?
Гриша продолжал смотреть на Лелю:
— Что же с тобой, говори...
Только сейчас Леля заметила, что они стоят на углу, возле Никитских ворот, их обгоняют и спешат навстречу прохожие, а они стоят и не замечают этот постоянно обтекающий, непрерывный поток.
Что же сказать Грише? Как объяснить все то, что она чувствует, что не дает покоя все эти дни?
Сперва было так: думалось, приедет Гриша, все разом утрясется, образуется, все будет идти, как шло. А все оказалось иначе.
— Пусти меня, — сказала Леля. — Мне пора...
— Сперва ответь мне, — сказал он.
Она поняла, надо сказать что-то очень грубое, резкое, такое, что может сильно уколоть его. Так уколоть, чтобы он отвернулся
Что же сказать? Какие отыскать слова, когда ей вовсе не хочется обижать его, когда, напротив, кажется, с какой нежностью она бы приникла к нему, обняла бы его и рассказала обо всем, и он бы успокоил ее. Он умел успокаивать. Умел слушать, выслушает, подумает немного, скажет: «А, ерунда...» И глядишь, недавняя забота, которая казалась непреодолимой, вдруг растаяла словно дым, как не было ее никогда!
Но сейчас-то как раз от него и надо скрыть свою заботу. Однако он нашелся и на этот раз, облегчил ей задачу.
— У тебя появился кто-то другой? — спросил.
Вот-вот, этого и следовало ожидать! И как только она сразу не догадалась? Вот на чем следует играть!
— Да, появился, — сказала она.
— Ты любишь его?
— Люблю.
Он очень громко, чересчур громко засмеялся.
— Как же все быстро произошло, — сказал, — не успел я уехать, всего на неделю, и ты уже готова, влюбилась в кого-то другого!
Леля тоже заставила себя засмеяться.
— И так бывает, разве нет?
— Правда, — сказал Гриша.
— Дашь мне наконец уйти? — спросила Леля.
Он отступил на шаг, потом внезапно схватил ее за руку.
— Лелька, маленькая, ты же врешь, я чувствую, ты врешь с начала до конца!.. Ну как ты не понимаешь, для меня на всем свете сейчас только ты и никто больше!
«Для меня тоже ты, — рвалось с Лелиных губ. — Я думаю о тебе, я скучаю по тебе, я считала часы и дни, отделяющие нас друг от друга, наверное, и больше никогда никого не сумею полюбить так, как люблю тебя...»
— Еще раз прошу, — холодно произнесла она, — иди и оставь меня...
Очень тихо, почти неслышно он спросил:
— Тебе в самом деле хочется, чтобы я ушел?
— В самом деле! — закричала она. — Да, да, да! Хочется, очень хочется, чтобы ты ушел, чтобы мы больше никогда, слышишь, никогда не виделись, и не нужно нам видеться...
Какая-то дама в дорогой шубе, в пышной меховой шапке недоуменно оглянулась на Лелю. И старик, шагавший вслед за дамой, тоже глянул на Лелю.
— Хорошо, — сказал Гриша. — Как хочешь.
Леля отвернулась от него: боялась, еще минута, еще полминуты — и она разрыдается в голос, и обнимет его, и никогда никуда не отпустит...
Она побежала в другую сторону, к Арбату, добежала до особняка, в котором некогда жил Гоголь. Старый дом равнодушно глядел на улицу хорошо протертыми стеклами окон.
А Гриши нигде не было видно, он не шел за ней.
Стало быть, поверил. Не сразу, может быть, не окончательно, но все же поверил.
На миг стало обидно. Выходит, он ее вовсе не любит, выходит, она ему не дорога, если он так легко отказался от нее.