Соседи
Шрифт:
А дальше шли фотографии коров-рекордисток, разных чудесных машин и кораблей, самолетов и другой техники.
— Давай, Сашка, как весной закончатся занятия, в Москву поедем, — сказала Маша. — Из нашей школы каждый год экскурсии там бывают. Мы ведь теперь не маленькие. Мама меня отпустит. А твой отец разрешит тебе поехать в Москву?
— Куда захочу, разрешит! — похвалился Сашка. — Не только в Москву, хоть на Чукотку, хоть во Владивосток. А то и на БАМ…
— На БАМ?
— Ну да. Железную дорогу строить.
— А кто тебя возьмет туда?
— Зачем возьмет? Я сам поеду.
— Не хочу медвежонка, — почему-то грустно сказала Маша. — Ему тут плохо будет одному.
— Ну и не привезу, подумаешь, — обиделся Сашка.
Он отвернулся от Маши, прислушался, о чем говорили взрослые за столом. Собственно, говорил один его отец.
— Ты думаешь, что Шумбасов, с которым ты в детстве босиком бегал, ничего не смыслит? — наступал он на Ченакаева. — Ты думаешь, только ты ученые книжки читаешь, а другие нет? А знаешь ли ты, что такое, — отец замешкался, потом одним духом выпалил: —… этология? — И, не ожидая ответа, сам стал объяснять: — Ну, это когда поведение животных изучают. Вот хоть бы лошади! Умная. А ты видел, как лошадь смотрит на человека? Будто заговорить хочет или чем помочь. Вот и вышел из нее первый друг человека. И не только в упряжке даже. А и воевала, да еще как, вон особенно в гражданскую. Да что воевать, она и танцевать может. В цирке видел, поди…
Семен вытер платком вспотевший лоб и, тронув за рукав Ченакаева, продолжал:
— А вот корову кое-кто считает глупой. А зря. Хоть корова и не умеет танцевать, но она не глупая. На грязь никогда не ляжет. Любит, когда ее чистят. А если доишь, не кричи на нее — иначе не отдаст свое молоко…
«И чурбак к хвосту коровы не привязывай!» — хотел добавить Сашка, но промолчал. Если рассказать про этот случай, то Ченакаев и Анюта Офтина, наверное, здорово посмеялись бы над Сашкиным отцом. А кому хочется, чтобы смеялись над твоим отцом.
Ченакаев похвалил Семена за то, что он читает научные книги, и опять заговорил о своих курах. По его словам, курица когда-то летала, а потом постепенно стала домашней и перестала летать. И еще много всякого интересного рассказывал Ченакаев.
Сашка сбегал домой и принес шахматы. Поставил доску на стол перед отцом и Ченакаевым, расставил фигуры. Разговор сам собой прекратился. Шахматисты ринулись в бой, двигая вперед своих коней и слонов.
ПОРТРЕТЫ ГЕРОЕВ
Зима в этот раз долго не устанавливалась. Первый cнег быстро растаял. А потом снова повалил и снова растаял, и лишь когда земля в третий раз оделась белым покрывалом, стало холодно, Парца покрылась льдом.
Ребята только того и ждали. Заскользили по льду звонкие коньки. Зазвенели на морозе веселые ребячьи голоса.
Целыми днями пропадает на реке и Сашка. Любо ему носиться по ветру с распахнутыми, как паруса, полами куртки.
До ночи бы домой не уходил, если бы не уроки.
А сегодня, кроме уроков, еще задание дали: собрать портреты героев войны для школьного музея.
— Давай
Сказано — сделано. Занесли домой коньки и направились к Старой улице, раздумывая, к кому бы первому зайти. Решили: к бабушке Матрене, которая жила в самом начале улицы.
Дверь в сенцах была открыта, и мальчишки, войдя беспрепятственно в горницу, оказались лицом к лицу с бабушкой Матреной. Она сидела за столом в черном мокшанском сапоне и в платке в горошек. Лицо старухи, испещренное глубокими морщинами, было задумчивым. Впалые глаза уставились на мальчишек странным сверлящим взглядом. Не двигаясь с места, Матрена спросила глухим голосом:
— Вам чего?
Мальчишки сбивчиво начали рассказывать, зачем пришли. Матрена слушала и не слушала их, глядя немигающими глазами и думая о чем-то своем. Наконец, старуха встала, сняла со стены портрет в большой деревянной рамке, что-то пробормотала, прижала портрет к своей груди и погладила костлявой рукой по голове Сашку, а потом Павлика. И так дико посмотрела при этом на них, что ребятами овладел страх. Они выскочили от Матрены и пустились наутек по улице.
— Вот это старуха! — сказал Павлик, переводя дух, когда дом бабушки Матрены остался далеко позади.
— Старуха как старуха, — возразил Сашка, — только немного странная.
— А чего ж ты задрожал, когда по голове погладила?
— Я не задрожал, — заоправдывался Сашка, пытаясь придать себе спокойный вид.
Мальчишки шли и невольно поглядывали назад, будто кто-то вдруг мог погнаться за ними. Наконец, Павлик заговорил:
— А мы видели однажды бабушку Матрену… Ехали с дедом на мотоцикле. Утро было. Проехали Большой овраг. На пригорок поднимаемся. И смотрим — а там у высокой березы Матрена стоит. В таком же черном сапоне, как сегодня, без платка. Волосы распущены. Мотоцикл наш зверем рычит. А Матрена даже не повернулась к нам. Смотрит и смотрит куда-то вдаль.
— А куда смотрит?
— Я не знал куда. Попросил дедушку подъехать к ней, может, чего нужно. А дедушка говорит — не надо старухе мешать, она здесь своего сына ждет.
— А разве сын ее жив? Где он?
— Портрет видел, который она держала? На портрете парень в пилотке со звездой, с погонами. Это и есть ее сын Федя. Когда мы с тобой попросили снимок героя войны, она сняла его со стены. Говорят, она всегда так: снимет, а отдать не отдаст.
— А где ее сын? — переспросил Сашка, решив, что если найти самого Федора, то можно попросить и другой портрет.
— Во время войны Матренин сын артиллеристом был, — сказал Павлик задумчиво. — Когда наши Киев брали, сильный бой начался. Пять вражеских танков подбил Федор. А потом его ранило, и он умер. Так в бумаге было написано, которую Матрена получила. Только она в ту бумагу не поверила. Это, говорит, неправда. Вот и ждет…
Как это можно до сих пор ждать, если столько лет прошло с войны, недоумевал Сашка. Фамилии всех, кто не вернулся, печатными буквами написаны на каменном памятнике, что у правления колхоза поставлен. Ни дождь, ни снег не смоет эти буквы. И сколько ни жди, никто из записанных не придет обратно.